Дебюсси - [83]

«Мы стали сочинять музыку в манере, противной нашему национальному сознанию. Мы дошли до крайностей, не совместимых с нашим мышлением. Мы допустили оркестровые перегрузки, искаженные формы, помпезность и резкие звуки… Наконец, мы уже были готовы подписаться под отказом от национальных традиций, что особенно подозрительно в тот момент, когда неожиданно во весь голос заговорили пушки!

Надо правильно понимать их грубый язык. Сегодня, когда активизируются все добродетели представителей нашей расы, победа поможет вернуть музыкантам чистоту и благородство французской крови».

Написал Вюйермо часть этой статьи или нет, но она полностью соответствовала образу мыслей Дебюсси, что нашло отражение в его письмах. В самом деле, композитор не скрывал своей ненависти к врагу: «Должна ли непосредственная возможность уничтожить фрица принести некоторое успокоение? Они ведь такие злонамеренные!» (Из письма Дебюсси Роберу Годе от 1 января 1915 года.) Эти же слова Дебюсси повторил несколько дней спустя Луи Пастеру Валери-Радо, одному из самых первых и восторженных почитателей «Пеллеаса и Мелизанды», который каждый год преподносил музыканту букет цветов в память о премьере этой оперы. Что же касается необходимости «вернуть французскую музыку на путь истинный, с которого она свернула из-за многочисленных влияний», как писал Дебюсси итальянскому дирижеру Бернардино Молинари 9 января 1915 года, то эта тема уже многие годы была дорога его сердцу. Он возвращался к ней не раз в начале 1915 года, когда развязался мировой конфликт. Дебюсси не скрывал своей радости, прочитав в рекламном проспекте Жака Дюрана, что выходят из печати «Шесть сонат для разных инструментов, сочиненных французским композитором Клодом Дебюсси». Если ссылка на национальность музыканта была сделана в контексте военного времени, то для Дебюсси — Клода Франции, как его называл д’Аннунцио, она также отвечала его желанию быть олицетворением французской музыки, состоящим в прямом родстве с Рамо и Купереном.

Если не принимать во внимание громкие заявления композитора, его последние произведения отнюдь не были пропитаны воинственным духом. Для фортепиано он сочинил технические этюды и посвятил их памяти Шопена, хотя раньше намеревался посвятить их Куперену. В то же время композитор вновь обратился к камерной музыке и создал три сонаты — вместо шести, объявленных Дюраном. Параллельно с этими работами музыкант редактировал произведения Шопена и составил предисловие к их новому изданию. В то время когда вся Европа была охвачена войной, а его собственное здоровье внушало большие опасения, Дебюсси обратился к творчеству Шопена, чью музыку слышал с самых юных лет, в частности на уроках с госпожой Моте де Флервиль. «Его игра глубоко воздействовала на него. Он был пропитан ею насквозь. Он старался вложить в собственную игру все, что смог почерпнуть у нашего общего учителя!» — писала французская пианистка и педагог Маргарита Лонг.

23 марта 1915 года скончалась мать Дебюсси. Несколько недель спустя он похоронил свою тещу. После этих горьких утрат композитор с мая по октябрь жил в Нормандии, сначала в Дьепе, а затем в Пурвиле на вилле своих друзей. Там, в тишине и покое, композитор обрел давно утраченное вдохновение. Он получил возможность сочинить что-то новое или, скорее, как он сам говорил, ему удалось вновь «приобщиться» к музыке. В Нормандии он мог вдоволь любоваться морем и слушать плеск волн, о чем регулярно сообщал в письмах своему главному собеседнику и доверенному лицу Жаку Дюрану. Если о войне невозможно было забыть, Дебюсси все же удавалось в отдельные моменты рассуждать о музыке почти так же, как прежде, самым бодрым тоном. «Играя на протяжении долгого времени непрерывные сексты, я представлял себе, как в гостиной сидят чопорные девицы за ненавистным рукоделием и с завистью слушают взрывы смеха как большие ноны[148]», — писал Дебюсси Жаку Дюрану 28 августа.

Проведенное в Нормандии лето 1915 года было последним периодом покоя и творческого вдохновения в жизни Дебюсси.

«Я писал словно одержимый или как тот, кому завтра утром придется умереть», — сообщал он Роберу Годе 14 октября. Осенью, по возвращении в Париж, роковое заболевание, которым он страдал, настолько обострилось, что начались нестерпимые боли. Дебюсси согласился на операцию, и ее провел 7 декабря доктор Абель Дежарден. Отдавая себе отчет в опасности своего недуга, Дебюсси написал Эмме записку со словами любви. Она позднее писала Артуру Гартману: «Когда в декабре 1915 года моего горячо любимого мужа должны были оперировать, он много часов подряд рвал на мелкие клочки столь ценные листы бумаги, на которых порой делал наброски будущих музыкальных произведений. К записным книжкам он перестал обращаться еще накануне войны, будь она тысячу раз проклята, ибо ускорила печальные события самым жестоким образом!» Операция не принесла облегчения, напротив, лишь ускорила развитие болезни, которую врачи называли энтеритом — воспалением тонких кишок, чтобы скрыть от больного неизбежность фатального исхода. «Я в бесконечной тоске оттого, что проходят дни, а лекарства не производят должного эффекта… Я задаюсь вопросом: куда я иду? Увы, я не могу на него ответить!» — писал Дебюсси Эмме 8 января 1916 года.