Дебаты под Martini - [50]

В конце концов мы согласились, что источником той фразы была колонка в «Сьюзи». Там же позже появилась еще одно выражение, вполне в репертуаре ее авторов: «belle poitrine». Это звучало примерно так: «Миссис Бакли с belle poitrine». Многие годы эта фраза вызывала у меня смех, но однажды на уроке французского языка, когда мы изучали названия частей человеческого тела, я узнал, что она означает «красивая грудь».

После языка под соусом (который я нашел вполне приличным) мы проделали нечто вроде «путешествия в прошлое», вспомнив различные модные пристрастия моей матери. За последние почти двадцать лет это были в основном Билл Блэсс и Оскар де ла Рента, и появлявшиеся изредка среди них Донна Каран, Исаак Мизрахи и Келвин Кляйн. До эпохи Блэсса и Оскара де ла Ренты (в середине семидесятых) была эра туник, а до того — макси. (Мать никогда не признавала миди. «Уродство», — делилась она с журналистами, когда миди были на пике популярности.) Еще раньше — в шестидесятые — у нее был индейский период.

— Расшитые бисером повязки на лоб, длинные юбки из оленьей кожи, высокие ботинки. Спагетти совсем не разбавлены бульоном. Большие серебряные украшения. При веселом настроении — перо в волосах. Я любила Мэри Квант. Когда это было? Мне очень нравились ее вещи. Думаю, я начала носить короткие юбки, когда этого еще никто не делал, потому что ноги у меня были очень красивыми. Кто хочет читать об этой ерунде? У тебя в спагетти есть бульон? Середина шестидесятых. Пуччи. Все мои купальные костюмы, шорты, топы были от Пуччи.

А в пятидесятые — до ее приезда в Нью-Йорк, до появления у нее друзей, которых звали Нэн, Мика, Джером, Чесси, Эсти, Слим, Роки и Пано, — она была провинциальной домохозяйкой в Коннектикуте и заботливой мамочкой.

— Элегантные деревенские костюмы, наверное, от Лорда и Тейлора. Но по ночам я всегда выпускала на волю распутницу, таившуюся в моей душе.

Кто учил ее понимать моду?

— Я сама. Думаю, я всегда хорошо знала свой стиль. Имей в виду, — добавила она со значением, — было много ошибок.

Теперь мать не приходилось уговаривать. Ей нравились истории, в которых она выглядела смешной.

— Примерно четыре года назад. Это было платье от Блэсса, с австрийскими мотивами, с каркасом из проволоки, с массой складок. Когда я примеряла его, никто не предложил мне сесть. Когда же я вышла в нем и попыталась опуститься на стул, оно вдруг поднялось, закрыв голову. У присутствовавших началась повальная истерика. Мне пришлось есть стоя.

Билл Блэсс был первым кутюрье, к которому я отнеслась серьезно, — продолжала мать. — Я обожала его. Меня очаровал — как ты это называешь? — классический американский взгляд с некоторой пикантностью. Может быть, «пикантность» не совсем подходящее слово. У него всегда есть небрежность, но она не переходит в неряшливость. Ты видел последние вещи Шанель? Ну вот, пожалуйста. А Билл — классический американский дизайнер. Он никогда не теряет вкуса. Я имела в виду не «пикантность», я хотела сказать «характерность». И к ней немного… если он одевает тебя строго, то в костюме всегда есть что-то, что лишает его мрачности. А его вечерние платья очень романтичны.

Родители матери были из Канады. Бабушка родилась в Виннипеге, провинция Манитоба, а дедушка — в Торонто. Жили они в Ванкувере, Британская Колумбия, и там родилась и выросла моя мать. Дед был громадный, крепко сколоченный мужчина, который всего в жизни добился сам. Чтобы заработать, ему приходилось быть и лесорубом, и скотоводом, и золотоискателем. Он добывал нефть и газ, разводил скаковых лошадей. Его звали Остин Тейлор, а его жену Кетлин. У бабушки была нежная кожа ирландки, прекрасные рыжие волосы, большая грудь. Свои называли ее Красоткой. Дед и бабушка всегда были добротно одеты, в классическим стиле, но никогда не считали, что одеваются модно.

— Однажды, — продолжала мать, — то ли в «Провинс», то ли в «Сан» на первой полосе была напечатана фотография папы с подписью: «Шедевр портняжного искусства». Он пришел в такую ярость, что отправился на ферму и оставался там целых три дня.

Вот отсюда, я думаю, и происходит то очень двойственное отношение моей матери к жизни в большом городе. Много раз я слышал, что она называла себя «простой деревенской девчушкой из пограничного городка в Британской Колумбии, которую отец назвал в честь своей любимой охотничьей собаки». Самым приличным выражением для обозначения подобной самохарактеристики будет: «полный бред». Ее никак нельзя назвать простой, и, кроме того, она очень давно покинула Ванкувер. Единственное, что может сойти за истину, это утверждение, что ее имя совпадало с кличкой собаки из породы спаниелей. Но кое-что в ее воспитании — у меня до сих пор стоит в ушах голос бабушки, делающей дочери замечание («Пат!»), и даже на рубеже четвертого десятка мать, как я замечал, не решалась курить в присутствии отца — помогло ей не оказаться затянутой в суетный вихрь Нью-Йорка.

В 1975 году Энид Немай писала в «Нью-Йорк таймс»:

«Иногда она называла себя веселым зеленым великаном. В других случаях она думала, что выглядит, как беременная аистиха. Она ненавидит ходить по магазинам, и содержимое ее платяных шкафов ни у кого не вызовет комплекса неполноценности… Она любит модные вещи, но эта любовь не переросла в страсть. Ее отношение к вещам сродни легкому флирту, забаве, в которой находишь развлечение, когда нечего делать. А у миссис Бакли почти все время занято».