Де Рибас - [9]

Однако, зная упрямство своего старшего сына, Дон Михаил переговорил с военным министром Лос Риосом, с тем самым генералом Антонио де Лос Риосом, с которым Дон Михаил еще в 1734 году высадился в Неаполе под знаменами Дон Карлоса. И, как ни странно, Лос Риос дал согласие на вступление подпоручика в русскую службу.

В следующем письме отец благословил сына, но сообщил, что военный министр обусловил свое согласие тем, что Рибас должен был поставлять сведения о намерениях русских неаполитанскому, а значит, и французскому двору. При этом Лос Риос присваивал подпоручику капитанский чин, тонко рассчитывая на ответную благодарность: Екатерина II принимала на свою службу иностранцев с понижением в чине. Так что выходило: даже о честолюбии капитана Рибаса Неаполь проявлял заботу. В конце письма Дон Михаил давал понять, что пришлет разумную сумму денег, какая может понадобиться Джузеппе.

Отвечать пространным письмом новоявленному капитану было недосуг. Он напомнил отцу, что в данное время находится в отпуске и будет пользоваться им по своему усмотрению. Тогда отец написал ему, что хоть Ризелли оправился от раны, но вряд ли дуэль останется без последствий со стороны его клана. Дон Михаил считал, что в Тоскане длинным ножам легко найти Джузеппе, но девятнадцатилетний Рибас беспечно ответил, что страхи отца напрасны, а вступление в русскую службу волонтером в какой-то мере защитит его.

Он переехал в комнату на втором этаже «Тосканского лавра». Сильвана обитала по соседству. Ее муж погиб два года назад во время горного обвала под Мано, она стала совладелицей «Тосканского лавра» вместе со своим братом Руджеро, но дела шли из рук вон, они были на грани разорения, если бы не помощь Островова-Орлова. Правда, Орлов рассчитывал, что взамен хозяин таверны станет его человеком, но Рибас, пожив тут с неделю, понял, что Руджеро – давний римский доносчик. В Италии доносы были обыкновением. Дворянские семьи, считавшие себя приличными, всегда имели под рукой профессиональных ябед.

Ливорно – город порто-франко, и Джузеппе нашел нужных людей в складских магазинах, на бирже, помогал офицерам Орлова закупать большие партии продовольствия, парусины, оснастки, получал комиссионные, и дорожная шкатулка, обитая изнутри зеленым шелком, заметно потяжелела. Но, несмотря на занятость и разъезды, он иногда до синих теней под глазами просиживал за картами, и заветная шкатулка неумолимо обнажала свое шелковистое зеленое дно.

Как-то в начале игры в банк-фараон в обществе ливорнского негоцианта Уго Диаца, лейтенанта Кирьякова и незнакомого штаб-офицера у Рибаса случилась ссора с Петруччо. Лейтенант распорядился, чтобы Сильвана подогрела ему вино, и когда она принесла требуемое, он нарочито раскричался, что вино холодное. Получив более теплое, Кирьяков выплеснул вино под ноги женщине, обрызгал платье и завопил, что это кипяток.

– Вы забываетесь, Петруччо, – с усмешкой сказал Рибас, прекрасно понимая, что отношения его с Сильваной известны Кирьякову, и поэтому добавил: – Я вас проучить могу.

– Только после вот этого! – крикнул лейтенант, и Рибас получил такой удар, что оказался на полу возле камина. Не раздумывая, он выхватил из него горящее полено и ударил им по лицу Кирьякова. Тот взвыл. Присутствующие тут же их развели. Орлов, узнав о происшествии, передал, чтобы этот сумасшедший неаполитанец не показывался ему на глаза, а Петруччо посадил под арест на «Трех Иерархах», где у того постепенно отрастали сожженные брови.

В начале апреля кизиловые рощи окрасили ливорнские холмы нежно-желтым цветом. «Три Иерарха», фрегат «Надежда», мелкие суда, пакетбот с войсками десанта снялись с рейда Ливорно. В каюте, которую он делил с Витторио Сулиным на «Трех Иерархах», Рибас примерял русский мундир. Орлов распорядился офицерам-волонтерам не носить аксельбантов и нагрудных знаков, не позволял в знак офицерского достоинства перепоясываться шарфом серебряной пряжи с пышными кистями. При «возложении» мундира, присутствовал, кроме Витторио, граф Андрей. На дубовой обшивке каюты над постелью Витторио висел портрет женщины, лицо которой портила совсем неизящная линия подбородка. Рибас поинтересовался: что это за дама на портрете и кем она приходится Витторио? Андрей Разумовский расхохотался:

– Она приходится ему императрицей.

Рибас внимательно рассмотрел портрет. Необъятное платье руской цезарини занимало три четверти холста и напоминало походную палатку, расшитую розами. Скипетр императрица держала в опущенной руке так, как будто собиралась им что-то записать. Глаза ее с подчеркнутым вниманием смотрели сверху вниз, излучали спокойствие. Но по мнению Рибаса художник допустил просчет: гигантское платье чудом держалось на бретельках, а декольте обнажало такую рубенсовскую плоть, что верноподданническому чувству, которое должен был вызывать венценосный образ, мешало воображение. Оно дорисовывало грешное тело русской цезарини.

Корабли держали курс зюйд-зюйд-вест, и Рибас удивился: зачем огибать Сицилию, когда между ней и итальянским сапожком есть мессинский пролив! Когда же капитан Карл Самойлович Грейг сослался на отсутствие лоцмана, Рибас сказал, что надо идти на Стромболи, а потом на мессинский маяк и вызвался провести суда проливом, так как знал и его, и побережье. Офицеры отправились к Орлову. Каюта главнокомандующего отнюдь не напоминала покои вельможи. Орлову недужилось, он принял их лежа в постели, выглянул из-за занавески и спросил: