Даже у королевы - [5]

– Это просто причуда. Вроде микроюбок. Или этих забавных электронных бровей. Порой некоторые женщины ненадолго увлекаются подобными странностями, но ведь не все поголовно сходят с ума от веяний моды.

– Но Пердита… – заикнулась было Виола.

– Если Пердите хочется, чтобы у нее были месячные, – пускай. Тысячи лет женщины прекрасно обходились без шунтов.

Мамуля побагровела.

– Так же _прекрасно_ они уживались с крысами, холерой и корсетами, – сказала она, подкрепляя каждое слово ударом кулака по столу. – Однако нет никакой причины заводить их добровольно, и я не собираюсь позволять Пердите…

– Да, кстати, а где же сама бедняжка? – спросила Карен.

– Появится с минуты на минуту, – ответила мать. – Я пригласила ее на обед, так что мы можем обсудить это с ней.

– Ага, – кивнула Карен. – Ты хочешь сказать, можем дать ей такую затрещину, что она изменит свое решение. Ну, у меня нет никакого желания сотрудничать с вами. Я собираюсь выслушать мнение бедной малышки с интересом и пониманием. «Уважение» – вот то ключевое слово, которое вы все, кажется, забыли. Уважение и обыкновенная вежливость.

У нашего столика вдруг появилась босоногая молодая женщина в комбинезоне в цветочек и с красным шарфом, повязанным на левой руке. В руках у нее была стопка розовых брошюрок.

– Самое время, – строго сказала Карен, выхватывая одну из книжечек. – Обслуживание у вас ужасное. Я сижу здесь битых десять минут. – Она раскрыла брошюру. – Я и не надеюсь, что у вас есть скотч.

– Меня зовут Евангелина, – представилась молодая женщина. – Я наставница Пердиты. – Она отобрала книжку у Карен. – Пердита не смогла присоединиться к вам. Она попросила меня прийти вместо нее и объяснить вам нашу философию.

Наставница села на плетеный стул рядом со мной.

– Циклистки ценят свободу больше всего на свете, – изрекла она. – Свободу от всего искусственного – от пилюль, контролирующих фигуру, от синтетических гормонов, свободу от власти мужчин, которые пытаются навязать нам все это. Как вы, вероятно, уже знаете, мы не носим шунтов.

Она показала на красный шарф, завязанный на руке.

– Вместо них мы носим этот символ нашей свободы и нашей женской сущности. Я надела его сегодня, чтобы все знали, что настало время моего цветения…

– У нас такой символ тоже есть, – вставила мамуля. – Только мы носим его под юбкой.

Я рассмеялась.

Наставница укоризненно воззрилась на меня.

– Мужчины стремились управлять женским телом задолго до так называемого «Освобождения». Они начали с правительственного контроля над абортами, научного ограничения рождаемости, нарушения прав эмбрионов и в конце концов дошли до амменерола, который вообще уничтожил репродуктивный цикл. Все это было частью тщательно разработанной программы порабощения женского тела, а потом и женской души мужским тираническим режимом.

– Какая интересная точка зрения! – с воодушевлением воскликнула Карен.

Действительно интересная. Правда, на это можно было бы возразить, что амменерол создали вовсе не для того, чтобы уничтожить менструации. Этот препарат предназначался для лечения злокачественных опухолей, а свойство маточной оболочки усваивать его было обнаружено случайно.

– Вы хотите сказать, – заволновалась мамуля, – что мужчины _навязали_ женщинам шунты? Да нам пришлось _бороться_ со всем и вся, чтобы ФДА одобрил использование амменерола!

И это было правдой. В деле объединения женщин, там, где потерпели поражение суррогатные матери, противники абортов и борцы за права эмбрионов, победила перспектива не иметь менструаций вообще. Женщины стали организовывать митинги, собирать подписи и выдвигать своих сенаторов. Они добивались поправок к законам, их отлучали от церкви и сажали в тюрьмы, и все во имя Освобождения!

– Мужчины были _против_ амменерола, – продолжала мамуля. – Не говоря уже о религиозных фанатиках, производителях гигиенических пакетов и католической церкви…

– Церковь понимала, что тогда придется разрешить женщинам становиться священниками, – заметила Виола.

– Что и произошло, – добавила я.

– Освобождение не освободило вас, – громко заявила наставница. – Разве что от естественных ритмов вашей жизни, самой женской вашей сущности.

Она нагнулась и сорвала ромашку, которая росла под столом.

– Мы, циклистки, празднуем приход наших менструаций и наслаждаемся своим телом, – провозгласила она, воздев ромашку к потолку, словно знамя. – Когда у циклистки начинается пора цветения, как мы называем это, мы приветствуем ее цветами, стихами и песнями. Затем мы соединяем руки и вспоминаем все самое лучшее, что есть в наших месячных.

– Отеки, например, – предположила я.

– Или лежание в постели с противным тампоном три дня в месяц, – сказала мать.

– А по-моему, главная прелесть в припадках болезненного беспокойства, – подхватила Виола. – Когда я отказалась от амменерола, чтобы завести Твидж, мне порой мерещилось, будто на меня вот-вот рухнет космическая станция.

Пока Виола говорила, к нам подошла женщина средних лет в цветастой форме и соломенной шляпке и остановилась рядом со стулом моей матери.

– У меня тоже бывали такие перепады настроения, – заметила она. – Я то радовалась жизни, как жеребенок, то была угрюма, что твоя Лиззи Борден.