Даже не ошибка - [59]

«Хорошо бы мне, — задумчиво говорил он сестре, — быть не таким замкнутым».

Эти слова Корнелла можно было бы отнести и к другому, тоже глубоко одинокому старику. Примерно в то же самое время некоему домовладельцу на другом конце страны пришлось продираться через словесные загадки и дебри, оставленные этим человеком, чья жизнь оказалась еще более одинокой, запутанной и загадочной.

Я рассматриваю через стекло иллюстрации к книге «В царствах несбыточного» (так гласит пояснительная надпись). На картинках — обнаженные гермафродиты на фоне бескрайних просторов, наброски журнальных иллюстраций, сильно напоминающие об эпохе супа «Кэмпбелл», только раскрашенные вручную; все это помещено в музейную витрину с заботливо подобранными освещением и влажностью. Делаю шаг назад и оглядываю все здание в целом и людей, проходящих мимо. Я, кажется, только второй приезжий посетитель, заглянувший сюда по пути в читальный зал. Не могу удержаться от мысли: в этом есть парадоксальное чувство юмора — построить здание Американского музея народного искусства из холодного мрамора, металла и стекла, да еще и поместить его в самый центр Манхэттена.

Содержимое витрины — огромная разворотная иллюстрация, коллаж, страница рукописного метеорологического дневника. Она уже совершенно не напоминает то, с чего когда-то все началось в заброшенной чикагской квартире по адресу Вебстер-стрит, дом 851. В декабре 1972 года художник Натан Лернер с трудом поднялся по лестнице своего многоквартирного дома, чтобы разобрать вещи в жилище некоего бывшего больничного вахтера, которого только что перевезли в дом престарелых.

В квартире Генри Даргера стоял вечный сумрак: потолок покрыт старыми отслаивающимися обоями, стены — темными деревянными панелями. Внутри повсюду — груды пожелтевших газет и журналов, коробки с резиновыми ленточками и старой обувью, какие-то нелепые приборы и мебель… весь этот хлам собирался в квартире более шестидесяти лет. Полки и ниши были заставлены католическими украшениями; и вот, посреди всего этого, вольготно расположилось искусство. Столы Даргера были завалены карандашами, красками, ножницами, клеем, авторучками и бесчисленными стопками коллажей. Разбирая старые чемоданы, Лернер обнаружил целые дюжины таинственных томов. Первой находкой оказался эпический роман, перевязанный Даргером в пятнадцать стопок: «В царствах несбыточного». Неровные строчки этого романа, напечатанные на старой пишущей машинке, заняли 15 145 страниц — самое длинное художественное произведение в истории человечества. Дальше были найдены три груды, содержащие сотни больших рисунков — иллюстраций для книги; некоторые доходили до двенадцати футов в длину. Наряду с этими открытиями, Лернер раскопал и еще одну работу — «История моей жизни». Она заняла 5084 рукописных страницы.

Никто не подозревал, что Даргеру по силам такой титанический труд.

«Оказывается, за двадцать лет я так и не узнал Генри, — изумлялся потом хозяин дома. — Да пожалуй, никто его не знал».

Еще долго после смерти Даргера в 1973 году обитатели этого дома вспоминали загадочного соседа сверху, которого почти никогда не было видно. Соседи старались наладить с ним отношения — даже устроили ему праздник по случаю дня рождения, — однако он по-прежнему казался абсолютно недоступным. Сам Даргер всю жизнь искал родного человека, с которым ему так и не довелось познакомиться. «Я потерял сестру, — писал он в „Истории моей жизни“. — Я никогда ее не видел и даже не знаю ее имени». Эта потеря мучила его всю жизнь. Младшую сестру Генри передали в приют в 1894 году после смерти матери; самому Генри тогда было три года, и он как первенец был оставлен несчастным отцом у себя. Юный Генри жадно проглатывал литературу по истории и географии, но при этом очень слабо представлял, как общаться с другими человеческими существами. Порой переживания захлестывали его; виной тому, отчасти, были погодные изменения, к которым он всегда был очень чувствителен. Из-за нелепых вокализаций и тиков мальчик заслужил у одноклассников прозвище «Сумасшедший» и очень болезненно на это реагировал.

Одиночество его безмерно усилилось, когда в двенадцать лет его отдали в приют имени Линкольна для слабоумных детей. Не убеги Даргер оттуда спустя пять лет, он, скорее всего, разделил бы судьбу многих аутистов и провел бы всю оставшуюся жизнь в стенах приюта. В 1980 году было расформировано одно учреждение для психически больных инвалидов; когда его пожизненных обитателей обследовали, то оказалось, что 339 из 893 страдали аутистическими расстройствами. До этого практически никому из них такой диагноз не ставили, многие оказались в приюте еще до того, как вообще появилось понятие «аутизм».

Каким-то образом подросток Даргер смог существовать среди чикагских небоскребов. Странность его настолько бросалась в глаза, что когда его в 1917 году призвали в армию, военные тут же от него отказались. Десятилетия он проработал вахтером в разных больницах — приглядывал за пациентами, среди которых мог оказаться и сам. Жил один, но очень хотел иметь собаку и подумывал об усыновлении ребенка (добиться этого ему было бы не легче, чем пройти военную медкомиссию). Ему страстно хотелось самому снова стать ребенком; ведь взрослые мало что понимали и вечно делали все невпопад, заставляя его страдать. Бывая в церкви, он пытался понять, почему Господь в своих деяниях тоже казался таким жестоким.