ДАзайнеры - [8]

Кочубей довольно откинулся на спинку кресла:

– Так, ну значит, мы договорились.

– О чем это? – не понял Буффон, жалея о своем горячем откровении, выплеснувшимся под влиянием абсента.

– О работе, конечно. Вообще-то я занимаюсь наймом. За вами пришлют, когда освободится вакансия.

– Какая вакансия? Я ни о чем не договаривался. Эх вы, а еще про Ван Гога мне толковали, – совершенно возмутился Буффон. – Не трогайте его своими меркантильными руками! А я-то уж решил! Купился! – он вскочил с кресла и бросился к выходу.

– Эй, вы забыли сумку, – крикнул ему вдогонку Кочубей, хохоча.

Буффону пришлось вернуться. Кочубей протянул ему сумку и, не отпуская лямку, хитро проговорил:

– А как вы относитесь к Малевичу? Он ведь тоже свои Башмаки нарисовал, только слишком уж они у него черные и квадратные получились. Не каждый там башмак-то разглядит.

– Отдайте, – дернул за лямку Буффон.

– Пожалуйста, – улыбнулся Кочубей. – Мне тут кое-что для вас передали.

– Ну что еще? – устало проговорил Буффон.

Кочубей достал из внутреннего кармана пиджака большой конверт, похожий на обложку виниловой пластинки, и протянул ее Буффону.

– До встречи! За вами пришлют, – он махнул рукой и пошел к велосипеду.

Буффон взглянул на обложку оранжевого цвета. На ней черными буквами было написано: «Редкие записи: сны Ван Гога, Хармса, Кафки и др.». И внизу мелким шрифтом: «В исполнении авторов».

– Бред какой-то, – проговорил Буффон. Он обернулся, но Кочубея уже не было видно. Он засунул пластинку в сумку и пошел к Люксембургскому саду, пройдя его насквозь, оказался на Сен-Мишель рядом с общежитием. Через черный ход он быстро поднялся в свою оранжевую мансарду, бросил на кровать сумку и бухнулся в кресло. В голове было мутно.

Через низкое полукруглое окно открывалась панорама сумеречного города: серые дома, темные крыши, черные шпили. Вдалеке еще ясно рисовалась на фоне сизого неба Эйфелева башня. Накрапывал дождь.

– Совершенно нереальный город, совершенно нереальная башня.

Он вспомнил, как в день приезда пошел пешком к башне. Дойдя уже ночью, он растянулся под ней на земле и долго глядел на уходящие к звездам индустриальные конструкции. Он решил лежать до тех пор, пока миф о Париже не растворится в реальности этой железяки. Тогда ему это почти удалось, но теперь он снова чувствовал, как башня начинает порождать иллюзии. Он встал, достал из сумки пластинку и аккуратно водрузил ее на старую вертушку, доставшуюся от прежнего жильца. Игла зашуршала по поверхности черного диска. Послышалась музыка, очень тихая и медленная, похоже, японская, тягучая и мягкая. Он уселся снова в кресло и закрыл глаза. Вдруг послышался легкий хрип и потрескивание, будто кто-то преодолевал завесу времени. Негромкий сиплый голос заговорил по-французски:

– Воздух пропитался влагой как плотная акварельная бумага. Тепло и пасмурно…

* * *

Дама со скрипом открыла облупившуюся дверь и отошла в сторону. Буффон с интересом смотрел в отверстие. Прошло несколько минут. И вдруг все услышали гул приближающихся голосов. Через какое-то время в дверной проем прошли, пропуская друг друга и оживленно беседуя, двое мужчин. Один из них – довольно плотный с густой короткой бородой и широким загорелым лицом, в холщовой военной куртке и белой морской кепке, с трубкой в зубах. Другой – молодой человек с элегантным шелковым галстуком на шее, поигрывающий золотой цепочкой часов. Буффон сразу узнал их по фотографиям из книг. Следом за ними вышел человек с юношеским задумчивым лицом и немного оттопыренными ушами. Он быстрыми шагами догнал впереди идущих и вклинился в их разговор:

– Фрэнсис, а как вы поняли, что состоите в Большом Союзе?

– Дорогой Франц, – ответил респектабельный молодой человек. – Я никогда даже не подозревал об этом.

– Да это он лукавит, – перебил его бородач, подмигивая. – Вот я сразу знал.

– Говори за себя, Эрнест, – сказал напомаженный франт.

Троица прошла мимо пораженного Буффона, совершенно не замечая его. Однако Пинкертону они кивнули и проследовали куда-то дальше, в сторону горизонта.

– Да неужели ты никогда не спрашивал себя: «Кто это написал – я или мною руководили?» – продолжал упорствовать здоровяк, попыхивая трубкой.

– Представь себе, любезный Эрнест, что писал я исключительно сам и от нечего делать, – небрежно бросил Фрэнсис. – А вы-то сами, Франц, что скажете? – обратился он к юноше.

– А я никогда не думал об этом, только вот мне всегда было страшно заканчивать роман. Мне казалось, что вот-вот закроется дверь куда-то в неведомое, что я стою на пороге и вижу проблеск в проеме, а если завершу повествование, то просвет исчезнет.

– Ну что же, дружище, теперь вы и сам по эту сторону баррикад, – похлопал его по плечу бородач.

Их голоса было все труднее различить, тем временем в дверях стали появляться новые лица. Перед Буффоном возникли еще двое. Один – лысоватый крепкий старик с энергичным лицом, а другой с серьезным выражением, не совсем соответствующим его длинной присборенной на груди рубахе, с бабочкой, и синим волосам. Старик галантно поцеловал руку Даме и, взяв под локоть синеголового, проследовал с ним мимо Буффона.