ДАзайнеры - [53]

– И почему ты вдруг решил, что кому-то нужны истинные чувства?

– Дело в том, что, испытывая нечто подобное, ты немного очищаешься.

– А если забыть обо всех человеческих отношениях и заняться более глобальными вещами?

– Поиски вовне, так или иначе, приведут вовнутрь. Внешний мир неизвестен, а внутренний непостижим. И то и другое мелькает во взаимодействии.

– К чему ведет совершенствование: к гармонии или расширению возможностей?

– К новой цели иного порядка. Человек боится самого себя, боится своего недобра, а в движении не замечаешь граней.

– Как вылечиться от эгоизма?

– Нужно завернуть его в газетку и положить в тайное место, иногда доставать и любоваться.

– Глупый мир с жалкими людишками, не способными контролировать даже собственный желудок! Мы чужие везде, большое и недоступное нашему разуму составляет нам схему достижения счастья, божественный тоталитаризм – вот как это называется!

– Посмотри, как растворяются крупинки кофе в кипятке. Стань частью силы, и ты познаешь свободу и полюбишь этот мир…

За дерево зацепляется воздушный шарик. С пирожным на блюдце, расплывшимся аппетитно, и с кофе чашечкой рядом в кресле соломенном устроился удобно ты. Массивы песчаные влажные полосами покрывают ветра свежего порывами поддуваемых облаков тени серо-голубоватые. Пустыни тишина пепельная…

Париж

Любовь бродит по твоим узким извилистым улочкам и блестящим бульварам, откликается в имени каждого квартала, слышанном в далеком волшебном сне, пропитывает воздух, отражается в Сене, окутывает древние стены Нотр-Дама, мерцает теплым огоньком во взглядах прохожих, звенит в мягком милом картавом «р» твоих жителей. Впечатления. Впечатления самыми сильными могут быть только здесь: все эти мосты, переулки, мостовые, лужайки вызывают раздражение нервных окончаний, так что слезятся глаза и прерывается дыхание. Все сливается в одну пеструю размытую массу, нужно только взять кисть, чтобы схватить момент. И все-таки ты нереален, ты выдумка, сказка, иллюзия. Тебя нельзя увезти с собой, разве что в сердце сохранить протяжную мелодию губной гармошки и тосковать, тосковать.

Тебя нельзя потрогать рукой, потому что ты не та железная конструкция, подсвеченная ночью, и не покрытые средневековым мхом серые отголоски готики. Ты – вздох, вырывающийся при слове Монмартр, ты – смех, доносящийся из маленького открытого кафе в переулке Монпарнаса, ты – взгляд, пойманный на перекрестке Сэн-Мишель. Ты – запах сладкого удовольствия с примесью богемного аромата, каплей пикантности и элегантной непристойности. Ты – воплощение стиля, и даже пошлость красива в тебе. Ты был и будешь мечтой. В тебе нельзя жить, но тобой можно жить.

Двери

Когда Потеряйкин заносил ботинок, дабы переступить порог, помещение показалось ему совсем небольшим. Ему было видно несколько дверей, и он предположил, что за ними скрываются маленькие квадратные комнатки с окошками и цветками на подоконниках. Но, как оказалось, почти каждая дверь вела в новый коридор с таким же количеством входов. Потеряйкин стоял перед бесконечным лабиринтом, тянущимся в никуда. В стенах направо и налево – обнаружил он после короткого обследования – были расположены разного рода чуланчики.

Один из них – заваленный бумажками с его собственными детскими каракулями, уродливыми рисунками, школьными записками и письменным сообщением об уходе из дому, адресованном родителям. Потеряйкин захлопнул дверцу и стал подбирать ключ к кладовке. Из нее вывалилась куча пластинок, кассет, дисков, старинных книжек, футбольных мячей и тому подобный хлам, которым он, по правде говоря, очень дорожил. Он бережно затолкал все обратно в кладовку и запер ее, после чего отцепил ключ от общей связки и положил его во внутренний карман куртки.

Продвигаясь дальше по коридору, он открывал одну дверь за другой. Как выяснилось, жилых помещений было предостаточно. В одном из кабинетиков рядами стояли полки с пыльными и потертыми произведениями литературы. Кое-где в стеклянных емкостях хранилась густая мутная жидкость. Потеряйкину пришла в голову мысль, что это должно быть несколько подпорченная временем, перебродившая человеческая мудрость. Он ухмыльнулся собственной оригинальности и продолжил осмотр комнат.

Потеряйкину потребовалось немного времени, чтобы сообразить, что кое-какие двери вообще не стоило открывать. Безобразные монстры, уродливые карлики и тому подобные твари населяли эти помещения. Но мало того что они представляли собой отвратительное зрелище, но, что страшнее, они пытались вырваться наружу и грозили испортить все милое настроение, витавшее в его – Потеряйкина – лабиринте.

В один прекрасный момент Потеряйкин натолкнулся на настоящий оазис в этом царстве нагроможденных мыслей – что-то вроде мансарды, в которую вела шаткая лестница с закругленными перилами. В полутемное помещеньице удачно вписывалось кресло с пледом, перед ним играла волна огоньков на каминных углях и тысяча приятных мелких вещей – мешочков, монеток, фигурок, картинок, колокольчиков – были пристроены на столе, этажерке и всех имеющихся горизонтальных поверхностях. Но дело было даже не в обстановке, а в том, что, переступая границу этой комнаты, перед глазами выстраивались вереницы образов, они окружали, иногда сливались с Потеряйкиным, события происходили сами собой, как будто бы бесконтрольно. В этом-то и было величайшее наслаждение – пребывать в иллюзорном измерении, подчиняться воле действующих в нем сил и в то же время осознавать, что все это лишь вариант реальности, который можно легко отбросить.