ДАзайнеры - [23]

Кочубей с упоением рассказывал другу о своей теории Ремифологизации, а тот, немного захмелев, сообщил по секрету, что наконец встретил ту единственную и неповторимую женщину, на которой собирался жениться. Лёва блаженно прослезился, как вдруг заметил, что его подруга мило беседует с каким-то веселым здоровяком, при этом верзила вальяжно и бесцеремонно обнимает ее за талию. Лёва забеспокоился и нервно стал пробираться сквозь посетителей к парочке, Кочубей не поспевал за ним, к тому же ему перегородили дорогу какой-то художественной трубой. Он издалека увидел, как Лёва попытался восстановить свои права на девушку, но был отброшен подвыпившим наглым ухажером в сторону. Будучи меньше верзилы примерно на треть, Лёва все же возобновил попытку и, схватив за руку свою подругу, потащил ее подальше от наглеца. А ее, похоже, все это забавляло. Они скрылись из виду, а Кочубей не знал, как помочь другу – пойти набить обидчику морду? Пока он размышлял, Лёва появился откуда-то сзади и прошептал ему:

– Можешь отвлечь этого гада? Он ее бывший, – и Лёва снова скрылся где-то в поворотах пандусов.

Кочубей отыскал взглядом в толпе верзилу и направился к нему с барьеропреодолевающим вопросом – есть ли закурить. Через некоторое время они уже гуляли вместе по этажам и комментировали происходящее. Верзила оказался интересным собеседником – рассказывал Кочубею про Вьетнам и красных кхмеров, даже предложил снять совместный документальный фильм о культуре Юго-Восточной Азии, они обменялись телефонами. На следующий день Кочубей узнал, что Лёвина подруга ночевала у бывшего, а Лёва снова остался не у дел.

Прошло около полугода с того случая как с Кочубеем начали происходить необыкновенные события. И почему-то, когда Фортунатто заговорил о поиске Дазайнеров, первая кандидатура, всплывшая в сознании Кочубея, был именно Лёва. Кочубей был уверен, что ему не составит труда уговорить Лёвушкина отправиться в Пустыню. К тому же он сразу придумал ему компаньона – одного умозрительного венгра, как он его называл, – личность далеко не стандартную и крайне не повседневную.

* * *

Прозрачная дымка окутала на мгновенье верхушку безлистого дерева и унеслась на восток. Облака как взбитые сливки пенились над оранжевым горизонтом. Дама блаженствовала, а Буффон насуплено просматривал свои записи. Пинкертон, как всегда, курил неподалеку трубку.

– Боже мой, как замечательно находиться в том месте, где тебе и положено быть, тогда не возникает никаких мучений, тревог, сомнений, – размышляла Дама. – Неужели у меня была когда-то другая жизнь?! Хм. Вот и я нашла свое счастье, да и оно, оказывается, состоит вовсе не в этом мещанском семейном благополучии. Впрочем, так я всегда и полагала. Вот, пожалуйста, подтверждение.

– Вот и мы нашли свое счастье, говорят последние из людей, – пробормотал Буффон, не отрываясь от записей. – Да вы просто никогда никого не любили!

– Почему вы так уверенно об этом заявляете? – обиделась Дама.

Буффон поднял на нее глаза:

– Да потому что это типичное заявление человека, который никогда не любил. Ну, расскажите, кто был в вашей жизни, к кому вы что-то чувствовали по-серьезному, по-настоящему. Мучились, прощали, ненавидели, вырывали из сердца и все такое. Ну признавайтесь, раз уж сами затеяли этот разговор.

– Да ничего я не затевала. Это я так, к слову, – порозовела Дама.

– А мне интересно, правда, – примирительно улыбнулся Буффон. – Ну расскажите про какой-нибудь ваш роман. Я сам, признаюсь, не очень-то верю в любовь и не считаю, что ради этого стоит жить. Вроде бы как не в этом смысл.

– Вот, вот, и я пришла к такому же мнению. Может, это высокомерно, но, по-моему, слишком мелко для человека мыслящего желать этого простого человеческого счастья, или, как его противно называют, женского счастья. Фу, терпеть не могу. Вообще, когда указывают на пол – это определенный признак недоразвитости.

– А что же тут обидного, если вас считают женщиной? – усмехнулся Буффон.

– Ах, вам этого не понять. Есть в этом что-то унизительное, как ни странно. В нашем патриархальном мире это стало унизительным, да, да.

– Тогда вы мне лучше вот что скажите: как вы думаете, способен ли я написать роман?

– Ах, вот какой роман вас интересует, – засмеялась Дама. – Ну а почему бы и нет. Я где-то слышала, что каждый человек способен в своей жизни написать одну книгу, на это у него, по крайней мере, хватит жизненного опыта.

– Вопрос только в том, нужно ли ее писать, да? Какое право имеет человек писать или не писать, сочинять или не сочинять? Даже не право, а такую роскошь непозволительную. И ведь я не задумываюсь над тем, буду ли я равен Достоевскому, когда хочу написать роман, при этом возомнив себя тем, кого должны читать люди. А если я не стою того? Ведь я – не Достоевский. Имею ли я право после него? Вот что меня мучает.

– Я вас могу утешить. Во-первых, не все могут читать Достоевского, а из тех, кто читает, далеко не все любят. Во-вторых, невозможно читать только Достоевского, хочется чего-то другого. Людям всегда интересна чужая жизнь, чужие мысли, чужая внутренность. Наверное, это позволяет освободиться от себя на какое-то время, вырваться из клетки своего сознания и восприятия. Это как актеры, проживающие чужие жизни, и мы зрители, проигрывающие эти спектакли в своем воображении. Так устроен человек, что ему вечно мало самого себя. Вот вы и делаете доброе дело. А если к тому уже умеете писать остроумно, цены вам нет.