Дайте нам крылья! - [68]

— Мой шеф хочет знать, что там затевает этот тип. Зашлем тебя прямиком к нему в контору, якобы ты человек с улицы и пришел на собеседование насчет приема на работу. Разберешься на месте.

— Ладно, идет, — согласился я. От таких заказов я никогда не отказывался, — за них хорошо платили и выполнять их было занятно. А лишние деньги не помешают, хотя гонорар, который заплатит Чешир, тоже скоро поступит и будет немаленьким, — уж об этом я позабочусь. Лишних денег вообще не бывает.

Санил пожал мне руку, попрощался, пересел за соседний столик, где сразу же заговорил с кем-то — обрабатывал нового собеседника. Я стал прикидывать, как получше провернуть его заказ, и тут моя инфокарта замигала. Наконец-то засигналил маячок, который я прикрепил к Хьюго. Пери вместе с малышом долетела до зоны покрытия сети! Я проверил их местонахождение по карте, поспешно выведя ее на экран. Пери с ребенком направлялись на юг, к Городу. Отложив карту, я глотнул кофе, но не удержался и снова глянул на экран — потому что глазам своим не верил, хотелось удостовериться еще раз. Да, все так и есть, Пери держит слово! У меня словно гора с плеч рухнула. Про маячок я Чеширу не соврал, но вот про то, что отслеживаю Пери всю дорогу, — сильно преувеличил. Тем не менее, сейчас я не стал звонить ему с радостными новостями, чтобы не проколоться: я ведь их уже сообщил утром. Теперь для полного счастья оставалось только получить весточку от Жанин, подтверждающую, что Пери вылетела в Город. Если повезет, весточку эту я успею получить до того, как увижусь с Чеширом, и тогда с полным основанием скажу ему: «видите, как хорошо, я был прав, все идет по плану».

Такое достижение грех не отметить! Я заказал еще кофе. Все прекрасно! Работой я обеспечен, деньги текут рекой. Мы с Санилом успели вчерне прикинуть, как провернуть сбор компромата. Одно из сложнейших расследований, какие только приключались в моей практике, кажется, тьфу-тьфу-тьфу, обещало окончиться если и не благополучно, то лучше, чем я ожидал. Сын мой, похоже, все-таки станет летателем. Правда, насчет этого меня все еще терзали противоречивые чувства, но я хотя бы знал: делаю для будущего Томаса все, что могу. И в довершение радужной картины — кажется, мне удалось разжать мертвую хватку бывшей супруги. Да, и, если повезет, денька через два Таджа восстановят и вернут.

Но, просматривая заметки и заготовки по новому заказу Санила, я почуял: что-то тут нечисто. Компромат состоял из документов, касавшихся некоего малозначительного лица, одного из оппозиционеров, члена парламента и одновременно прихожанина Церкви Святых Серафимов. А в прошлый наш разговор Санил упомянул, что этот тип еще и летатель. Так-так, похоже, еще немного, и я стану настоящим спецом по летательским вопросам. Какие-нибудь несколько дней назад я не смыслил в их жизни ни аза и не желал ничего о них знать, а теперь, куда ни ткни, летательство постоянно поглощает мое внимание что в частной жизни, что по работе. Интересно все складывается, одно к одному.

Ладно, будем действовать по порядку. Я с наслаждением допил крепчайший кофе, расплатился по счету — цены здесь были грабительские, но черт с ними! И двинулся на встречу с доктором Руоконен. Снова к летателю и насчет летательства.

Наверное, дом на дереве, куда я взобрался, был самым большим в истории человечества: его выстроили вокруг ствола толстенного дуба во всю ширь раскидистых ветвей. Дуб стоял между двумя деловыми центрами в продолговатом зеленом сквере под названием «Парк “Альбатрос”». Дом был облицован каким-то невиданным материалом — снаружи он отражал небо, облака и листву, вот почему я разглядел сооружение, только когда очутился прямо под ним, но иногда по нему пробегала рябь, словно по воде — будто он вот-вот растворится в воздухе. Изнутри дом оказался прозрачным. Дожидаясь приема у доктора Руоконен, я сначала глядел наружу, сквозь ветви, но потом отвлекся на огромный экран системы «Стрекоза» на внутренней стене, где по кругу гоняли ролик со зрелищными сценами полета птиц и летателей на фоне подсвеченных закатом туч, пенных водопадов и ночных небоскребов с россыпями огней. По верху экрана бежал девиз: «Aquila non captat muscas».

Моей школьной латыни хватило, чтобы продвинуться не дальше слова «aquila» — «орел», — и тут появилась доктор Руоконен, жилистая женщина лет сорока пяти с крыльями цвета полированного олова, и пригласила меня к себе в кабинет. На лоб ей падала челка того же металлического оттенка, что и крылья; резко выдавались высокие скулы. Одета доктор Руоконен была в дорогую на вид серую шелковую майку и темно-серые брюки. Наряд был облегающий, майка подчеркивала красоту мускулистых рук.

Мы деловито обменялись верительными грамотами; меня несколько удивило, что когда доктор Руоконен взглянула на мою инфокарту, на лице ее не мелькнуло ни тени узнавания. Век живи, век учись. Я и думать не думал, что так огорчусь, когда мне встретится человек, ничего не знающий про дело клуба «Харон».

Выходившие на улицу стены кабинета доктора Руоконен были прозрачные, и с моего места было видно далеко-далеко — в одну сторону до самой Пальмовой площади, в другую — до здания парламента, проглядывавшего в конце бетонных ущелий улиц. Ветер шелестел листвой и раскачивал дубовые ветви. Да уж, клаустрофобия тут никакому летателю не грозит. И когда я смотрел из глубин огромной кроны, сквозь зеленые листья, то словно парил, возносился к небу пушистым облачком. По всему телу прокатилась волна восторга — будто прибрежный прибой. Практически религиозный экстаз. Господи, подумал я, а ведь это — вот это! — всего лишь бледная тень того, что творится с ними в полете…