Дайте нам крылья! - [140]

Через несколько часов схватки уже не накатывали и не отступали. Началась сплошная ровная боль, и Пери казалось, что все внутри истирают в пыль грубые жернова, и она мерила шагами палату, которая только что была теплой, а теперь стала душной и тесной, и как хотелось наружу, хотелось только ходить и ходить где-нибудь на воздухе, вытерпеть эти муки помогало только движение, но Елисеев не выпускал ее за порог. Казалось, вся Пери, ее душа, каждый ее нерв размазаны по жесткому шершавому граниту. Оторваться от него не удавалось ни на волосок. В жизни не было ничего, кроме смерти — если хочешь вырваться, умри. Пери на коленях молила о помощи. Ей было страшно, она была совсем одна. Елисеев и Питер смотрели на нее, но они были далеко-далеко, по ту сторону боли. Они снова надели маски и халаты, и Пери думала — может, Елисеев вырежет ребенка из нее? Они были и на людей-то непохожи, она видела блеск их глаз, но в лицо ей они не смотрели. Наконец Елисеев дал ей подышать каким-то газом, и она вдохнула его, и воздух зашипел и запузырился, Пери ничего не видела и не слышала, только боль, красную пелену перед глазами и грохот в ушах. Питер не хотел, чтобы ей дали анестезию, но Елисеев очень настаивал — теперь Пери подумалось, что он, наверное, хотел, чтобы она не помнила, как ребенок выскользнул из нее в потоке воды и крови. А потом она лежала, обессиленная, на койке в родильной палате, а Питер и Елисеев забрали ребенка — ей не дали ни подержать его, ни даже посмотреть. Она слышала, как он плачет, как затихает вдали его писк — все, его унесли. И когда плач Хьюго пронзил ей сердце, словно осколок стекла, Пери впервые испугалась, что не сможет исполнить договор.

Сойка оставила Пери и Хьюго и двинулась прочь, не сказав, куда и зачем. Пери заметила, что местные летатели вообще ничего ей не говорят — вернее, говорят только то, что касается ее прямо.

— Погодите, — окликнула ее Пери. Сойка обернулась. — Что решили Беркут и Нико насчет меня?

— Мы еще не приняли решения. Но ведь и ты тоже.

И Сойка исчезла за деревьями.

Пери посмотрела на ребенка — на своего ребенка — словно он вдруг стал ей чужим. Хьюго посмотрел на нее в ответ — глаза у него были глубокие, как небо.

— Ты все знал, — сказала Пери. — Ты все знал с самого начала, так ведь?

Хьюго одарил ее своей ослепительной улыбкой.

Как же я раньше не догадалась? Иногда мне приходило в голову, что Хьюго, по сути дела, мой сын — но тогда я думала, что сошла с ума…

Она взяла Хьюго на руки и прижала к себе. Он погладил ее по плечу крошечной прелестной ладошкой.

Уложив Хьюго спать, Пери побежала искать Беркута и нашла его на лужайке, куда они приземлялись. Он был один и собирался улетать. Пери видела только его силуэт — темный на фоне синего ночного неба.

— Беркут! — окликнула Пери ломким от злости голосом: она сама не понимала, кто она теперь. Чувствовала себя астероидом или планетой, выбитой с орбиты и ищущей себе новое место; теперь она была центром притяжения, а Хьюго вращался вокруг. Пери больше не была чьей-то луной, дополнением к чужой жизни, которому в любой момент можно найти замену.

Беркут пристально глядел на Пери, которая решительно подошла к нему и со всей силы ударила его кулаком в грудь — раз, другой, третий. Перехватил ее за запястья.

— Прекрати, — нахмурился он. — Больно же.

— А мне, думаешь, не больно?! Ты хотел меня бросить! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Беркут крепко держал ее.

— Отпусти!

Он разжал пальцы, и руки у Пери бессильно упали.

— Не собирался я тебя бросать.

— Нет, собирался!

— Нам надо было все проверить.

— И как вы думали поступить?

— Я видел, кого за тобой послали. А еще ты появилась очень вовремя — как раз перед нашим вылетом, — так что нечего тут обвинять меня в излишней бдительности. К тому же все мы — и ты в том числе — считали, что Хьюго даже не твой ребенок. Очень странная картина, согласись, — а ты хотела, чтобы мы решили, будто так и надо!

Пери рухнула на траву.

— Похоже, ты не только на меня злишься.

— Да ну?! — процедила Пери. — Какой ты у нас проницательный! Между прочим, Питеру мне не только врезать хочется. Я его убью. Убью! — Она стиснула кулаки. — За все, что он сделал… — Голос у нее сорвался. — Честное слово, убью! Вот честное слово!

Беркут положил ей руку на плечо. Пери ее стряхнула.

— Ты мне не веришь, да? Думаешь, кишка у меня тонка убить Питера — после всего, что со мной было?!

— Пообещай мне кое-что.

— Что?! — оторопела Пери.

— Если решишь еще раз стукнуть меня или наброситься, смотри, чтобы я тебя видел, ну, как сегодня. Никогда не нападай из засады.

— Почему?

— Иначе я сначала прихлопну тебя, а потом уже буду думать. А я не желаю тебе зла.

— О-о, спасибо, что снисходишь до меня, недостойной!

— Да ничего я не снисхожу, ты, мелкая безмозглая… — Беркут умолк и перевел дух. — Да, хорошо, я отношусь к тебе снисходительно. Пери, я вдвое тебя крупнее и к тому же тренировался и умею… — Он снова осекся, сел рядом с ней на траву и отвел от ее лица пряди волос. — Пери, я спас тебя во время бури. И я всегда буду перед тобой в долгу — куда больше, чем обычно бывают должны друг другу взрослые люди. Так уж вышло. Как ни странно, когда делаешь человеку что-то хорошее, то потом ты ему обязан, а не наоборот.