Дайте место гневу Божию - [11]

– Так ты же и не писала никаких заявлений, – напомнил Саша. – Ты просто начала в прессе кампанию против Кузьмина. Ты хоть с одним юристом посоветовалась, а?

– Советовалась! Ты сам знаешь, что тут мог сказать юрист! – Ольга махнула рукой. – Ну какого черта эти бомжи выкопали его из угля? Там же нормальный человек просто не мог оказаться – одни бомжи!..

– Мне другое интересно, – подумав, сказал Саша. – Зачем Кузьмина понесло в эти трущобы. Он утверждает, что выпил совсем немного. Говорит – сам не понял, как оказался в том дворе, и тут к нему подошла ты…

– И врезала в ухо?

– Представь себе, да. Он полетел в подвальное окно именно от удара. Но следов удара предъявить не может – его же всего углем побило. Знаешь, какие там куски? Глыбы!

– Сашенька, ну посмотри… – Ольга протянула к следователю два маленьких костлявых кулачка. – Могу я так врезать в ухо, чтобы здоровый толстый мужчина слетел с копыт?..

– Вообще – не можешь, но в состоянии аффекта – кто тебя разберет…

– Остается предположить, что я наняла киллера, загримировала его под себя и велела заманить Кузьмина туда, где есть подвал с углем. Ведь так?

– Слушай, Оля, а не ухитрилась ли какая-то сволочь тебя подставить? Может, в самом деле есть здоровая тетка с кулаками, которая раскрасилась под тебя и пошла убивать Кузьмина?

– Ага – залезла в трущобы и села ждать, когда он среди ночи явится…

– Ну, другой версии я придумать не могу!

– Говоришь, здоровая тетка?..

– Или двое – женщина, похожая на тебя, и мужчина, который нанес удар сбоку… А твою внешность выбрали, потому что ты подняла шум и оказалась в центре внимания.

– Или у меня завелись враги, или это еще кто-то из пострадавших. Они почему-то не откликнулись на мои выступления, а решили действовать вот так… – Ольга хмыкнула. – Но для чего им меня подставлять?.. Сашка! Они же не могли знать, что Кузьмин останется жив!

– Баба гримировалась на всякий пожарный случай, – предположил Саша.

Они еше минут сорок припоминали всех Ольгиных недоброжелателей, Саша составил список, но оба понимали – затея безнадежная.

Было в этой истории нечто, похожее на большой, три на четыре, лист толстого туманного стекла. Вроде и промелькнула за ним отгадка – да растаяла, а стекло, возникнув прямо перед глазами, молча намекало: и не пытайтесь проломиться, голубчики, только носы зря расквасите…

– Надо бы знаешь что еще сделать? – предложил Саша. – Встретиться всем вместе – мне, тебе, Степанову, Кате Обрезковой, кто там еще в твоем черном списке?..

– Каком еще списке? – она со знанием дела изобразила удивление.

– Олька, вот только этого – не надо. Есть еще люди, которые подозревают, что их близкие погибли по милости Кузьмина, и ты отыскала этих людей. Только они побоялись светиться, а Степанов с Обрезковой не побоялись. А другие, как всякие нормальные люди, не верили, что ты добьешься справедливости…

– От кого я это слышу?!?

– От меня ты это слышишь. Я же говорю – все совершенно бездоказательно. И с той, и с другой стороны…

* * *

Примерно треть зала еще была пустой, но и до выступления оставалось минут пятнадцать, не меньше, а народ все прибывал. Так что беспокоиться было рано, и все же…

Богушу показали то местечко за кулисами, откуда можно было видеть зал, и он время от времени поглядывал, беспокоясь, и даже суетился немного. В руках у него была плотная трубка из газет, с которой он никак не мог расстаться. На самой читаемой, четвертой полосе, эти газеты поместили материалы о российском Копперфильде. Когда Богуш их читал – ему казалось, речь вовсе не о Герке, какой-то другой парень, утонченно-остроумный и возвышенно-загадочный отвечает на вопросы журналистов.

– Если Ури Геллер остановил Биг-Бен, то не замахнуться ли вам на часы Спасской башни? – спросила какая-то дура.

– Часы Спасской башни слишком много для нас всех значат, чтобы делать из них игрушку, – ответил сын. – А вот ваши наручные уже стоят. И простоят ровно сутки.

– Копперфильд усилием воли гнул вилки…

– Мои учителя занимались со мной не трюками, а экспериментами. От того, что вилка завязалась узлом, никому не холодно и не жарко. А мы работали с растениями. Я работал с пшеницей, которая после этого прорастала вчетверо скорее, чем ей полагается, но это еще не предел, – вот как отбрил сынок дуру с вилками! Откуда что берется?..

– А я вас ищу, – сказал, подойдя, Буханцев. – Что это вы в пыль забились? Надо пойти встретить телевидение. Будут снимать две команды. Я уже с ног валюсь…

– Да, конечно! А… где встретить?.. И куда вести?..

Буханцев достал сотовый телефон.

– Полинка, я сейчас приведу к тебе Богуша, вы вместе встретите телевидение… Да нет, старшего! Это будет солидно.

Богуш меж тем наслаждался атмосферой пленительного закулисного безумия.

Всю жизнь он был одновременно и на виду, и за кадром. На виду – у себя в прокуратуре, за кадром – для всего остального города. О существовании Богуша и о его влиянии узнавали тогда, когда кто-то из близких попадал в серьезные неприятности. Он мог бы наслаждаться властью – если бы это не была власть над людьми покорными, заранее готовыми стелиться ковриком под ножки. А то, что получил сейчас от жизни его сын, – власть над людьми радостными, влюбленными в него, отдающими ему душу добровольно, а не под давлением пяти статей Уголовного кодекса, – это Богушу-старшему всегда было недоступно.