ДайсМен, или Человек жребия - [53]

Вернувшись за стол, я снова записал первые два варианта: оставить Лил и отказаться от Жребия. Затем я дал один шанс из пяти варианту, что в начале каждого из следующих семи месяцев (до годовщины Дня Д в середине августа) буду решать, чему должен быть посвящен каждый конкретный месяц. Я дал ту же вероятность варианту, что семь месяцев буду пытаться писать роман. Чуть лучшие шансы были отданы варианту, что я проведу три месяца в турне по Европе, а остаток времени буду путешествовать по прихоти Жребия. Последний вариант гласил, что я доверю фантазии Жребия расследование сексуальной жизни доктора Феллони.

Настал первый день раздачи судьбы на полгода — знаменательное событие. Я благословил игральные кубики во имя Ницше, Фрейда, Джейка Экштейна и Нормана Винсента Пила[69] и потряс их с силой у себя в ладонях. Я урчал от предвкушения: следующие полгода моей жизни, а может, даже и больше, тряслись в моих руках. Кубики обрушились на стол; выпало шесть и выпало… три. Девять — выживание, разрядка, незавершенность, даже разочарование; Жребий приказал мне решать каждый месяц заново, какой будет моя судьба.

23

«Национальный Месячник Избавления от Привычек» Жребий выбрал с досады на то, как легко я получаю удовольствие от дайс-жизни; этот месяц обеспечил мне сотню маленьких взрывов, работавших на распад Люциуса Райнхарта, доктора медицины. «Избавление от привычек» выпало первым из ряда других вариантов: 1) «психиатр, преданный своему делу», 2) «начать писать роман», 3} «отпуск в Италии», 4) «быть со всеми добрым» и 5) «помощь Артуро-Икс». Чтобы быть точным, приказ был таким: «Каждое мгновение каждого дня этого месяца я буду пытаться изменить свои привычные поведенческие модели». Прежде всего это означало, что на рассвете, когда я переворачивался, чтобы обнять Лил, я должен был перевернуться обратно и уставиться в стену. Поглазев на нее несколько минут и даже задремав, я понял, что никогда не вставал на рассвете, и потому с усилием и негодованием выбрался из постели. Обе ноги оказались в тапочках, и я потащился в ванную, но вдруг понял, что меня держит в кулаке привычка. Я сбросил тапочки и поплелся, а потом трусцой побежал в гостиную. И все-таки мне было нужно помочиться. Я победно произвел это действие в вазу с искусственными гладиолусами. (Через три дня доктор Феллони отметила, какой свежий у них вид.) Через несколько минут я проснулся в том же положении, сознавая, что по-прежнему стою с глупой и гордой улыбкой на лице. Тщательное обследование моего сознания показало, что я еще не завел себе привычку засыпать на ногах после мочеиспускания в гостиной, так что я позволил себе снова задремать.

— Что ты делаешь? — услышал я сквозь сон голос.

— А?

— Люк, что ты делаешь?

— Ой.

Я увидел Лил; она стояла, обнаженная, скрестив руки на груди, и глядела на меня.

— Я думаю.

— О чем?

— О динозаврах.

— Возвращайся в кровать.

— Хорошо.

Я пошел было за ней в кровать, но вспомнил, что следовать в кровать за обнаженными женщинами было для меня привычным делом. Когда Лил плюхнулась в постель и натянула на себя одеяло, я залез под кровать.

— Люк???

Я не ответил.

Скрип пружин и тревожная низкая облачность надо мной означали, что Лил свешивалась сначала с одной, а потом с другой стороны кровати. Покрывало приподнялось, и ее перевернутое лицо уставилось на мое. Мы смотрели друг на друга тридцать секунд. Без единого слова ее лицо исчезло, и кровать надо мной застыла.

— Я хочу тебя, — сказал я. — Я хочу заняться с тобой любовью. (Прозаичность прозы компенсировалась поэтичностью моего положения.)

Молчание продолжилось, и я восхитился Лил. Любая нормальная, заурядная женщина (а) выругалась бы, (б) снова заглянула бы под кровать или (в) стала бы кричать на меня. Только женщина с высоким интеллектом и глубокой отзывчивостью могла хранить молчание.

— Я бы хотела, чтобы твой член был внутри меня, — вдруг сказал ее голос.

Я был напуган: столкновение воль. Мне нельзя было отвечать привычно.

— Я хочу твое левое колено, — сказал я. Молчание.

— Я хочу проникнуть между пальцев твоих ног, — продолжал я.

— Я хочу почувствовать, как движется вверх-вниз твое адамово яблоко, — сказала она.

Молчание.

Я начал мурлыкать «Боевой гимн Республики»[70]. Поднатужившись, я поднял пружинный матрац над головой. Она скатилась на сторону. Я поменял положение, пытаясь столкнуть ее. Она опять перекатилась на середину. Мои руки обессилели. Хотя всё, что я делал под кроватью, было априори непривычным, у меня заныла спина. Я выбрался наружу, встал и потянулся.

— Мне не нравятся твои игры. Люк, — сказала Лил тихо.

— «Питсбургские пираты»[71] выиграли три игры подряд, но все равно завязли на третьем месте.

— Пожалуйста, иди в кровать и будь собой.

— Которым из?

— Любым, кроме того, кого ты изображаешь сегодня утром.

Привычка тянула меня в кровать, Жребий тянул назад.

— Мне нужно подумать о динозаврах, — сказал я и, поняв, что сказал это своим обычным голосом, на всякий случай прокричал то же самое. Когда я понял, что источил свой привычный крик, то готов был озвучить третью версию, но спохватился. Три — уже похоже на привычку, и поэтому я не то прокричал, не то пробурчал: «Завтрак с динозаврами в постели» — и пошел на кухню.