ДайсМен, или Человек жребия - [36]

На одной неделе жребий потребовал, чтобы я уступал каждой ее прихоти. Хотя она дважды назвала меня безвольным, и в конце недели, я, кажется, полностью потерял для нее авторитет, обнаружилось, что слушаю ее и откликаюсь в ситуациях, в которых обычно я бы даже не заметил ее существования. А иногда моя чуткость трогала ее.

Лил даже нравилась неожиданная страсть жребия к неудобным сексуальным позициям; впрочем, когда кубик велел мне, прежде чем я достигну кульминации, проникнуть в нее в тринадцати принципиально разных позах, она не на шутку разозлилась, когда я пытался передислоцировать ее в позу одиннадцать. Когда она поинтересовалась, почему у меня появилось так много странных прихотей, я предположил, что, быть может, забеременел.

Но, как известно, средство сообщения есть само сообщение[54], и решения жребия — не важно, насколько приятными они иногда могли быть для Лил, или Арлин, или еще для кого-то, — вели к тому, чтобы разлучить меня с людьми. Особенно результативны в плане разрушения естественной близости были решения жребия в сфере секса (попробуйте убедить женщину, что удовлетворить вас способна только одна неудобная сексуальная поза, если она думает иначе). Чтобы выполнить такие команды жребия, от меня, без всякого сомнения, требовалось умение манипулировать (психологически и физически) как женщиной, так и самим собой.

Однажды жребий вынес извращенное решение «в течение недели не вступать в половые сношения ни с одной женщиной», что привело к значительному внутреннему конфликту. Передо мной встал серьезный вопрос совести и принципа: что, собственно, понималось под «половым сношением»?

К концу первой недели я отчаянно хотел знать: подразумевал ли жребий, что мне дается свобода делать все что угодно, кроме проникновения? Или кроме эякуляции? А вдруг жребий имел в виду, что я должен избегать любой сексуальной активности?

Каковы бы ни были намерения жребия, на седьмой день я обнаружил себя на диване, скромно одетым в футболку и два носка, рядом с Арлин Экштейн, соблазнительно одетой в болтавшийся на талии красивый лифчик, один сползший до середины голени чулок, два браслета, одну сережку и одни трусики, целомудренно прикрывавшие ее левую лодыжку. Во исполнение своего железобетонного кодекса, со дня «Д» она не ложилась со мной в постель, но в ее железобетонном кодексе ничего не говорилось о машинах, полах, стульях или диванах, и различные части ее тела использовались в сочетании с различными частями моего в совершенно однозначных целях. Поскольку я принимал ее ласки, более того, поощрял их, то понял, что достиг точки, когда, скажи она «Войди в меня» и ответь я «Мне не хочется», она бы от смеха лопнула. Децибелы ее стонов указывали, что через тридцать пять секунд она затребует моего физического присутствия в ее комнате для игр.

Чтобы оттянуть, судя по всему, неизбежный акт, я сменил положение, поместил голову между ее ног и начал передачу недвусмысленного устного (в смысле через уста) сообщения. Ее ответ был столь же недвусмысленным, и послание ее было прекрасно понято. Но я знал, что Арлин считала такой обмен информацией хоть и приятным, но относительно слабым заменителем ортодоксального разговора лицом к лицу.

Мой образ действий становился ясным. Моя совесть с замечательной легкостью решила, что жребий подразумевал только воздержание от генитального сношения, и хотя Арлин однажды и сказала мне, будто она читала, что от спермы поправляются, и не хотела ее пробовать, это стало вопросом ее кодекса чести против кодекса чести дайсмена, или живущего по воле жребия. В следующие полминуты честь дайсмена осталась невредима, я получил сексуальное удовлетворение, а Арлин смотрела на меня, широко открыв глаза и вытирая рот тыльной стороной руки.

Хотя я извинился за то, что назвал своей «несдержанностью» («Это так теперь называется?» — спросила она), Арлин нежно прижалась ко мне, вероятно, гордая, что ей удалось так меня перевозбудить, что страсть перелилась через край против моей воли. Я еще раз признался в своей страстной платонической любви, воткнул в Арлин свои пальцы, поцеловал ее груди, рот… Еще несколько минут, и я во второй раз мог бы оказаться перед той же дилеммой без надежды на спасение, но, спохватившись, вскочил с дивана и начал добросовестно облачаться в недостающие детали своего внешнего декора.

15

Целый день я был Христом. Роль любящего Иисуса безусловно шла в зачет как разрушающий поведенческие паттерны случай, и я сам удивился, каким смиренным, любящим и сострадательным я себя чувствовал. Жребий приказал мне «быть как Иисус» и постоянно питать христианскую (точнее «Христову») любовь к каждому встречному. В то утро я добровольно отвел детей в школу, держа их за руки и чувствуя себя великодушным и любящим отцом. Вопрос Ларри «Что случилось, папа, почему ты идешь с нами?» нисколько меня не расстроил. Вернувшись, в своем домашнем кабинете перечитал Нагорную проповедь и большую часть Евангелия от Марка, а прощаясь с Лил перед ее уходом «в загул» по магазинам, благословил ее и проявил такую нежность, что она решила, будто со мной что-то неладно. В одно ужасное мгновение я был почти готов признаться в своем романе с Арлин и умолять о прощении, но вместо этого решил, что то был другой человек — и другой мир. Когда я снова увидел Лил вечером, она призналась, что моя любовь помогла ей потратить в три раза больше, чем обычно.