ДайсМен, или Человек жребия - [24]
Итак, первый вариант определился — конец роману! Взбунтовавшись, я под номером два написал: «Поступлю так, как захочет Арлин» (отважное решение для теперешней нашей ситуации), под номером три обозначил свое намерение вторично при первом же удобном случае соблазнить ее. Нет, это слишком неопределенно. Лучше так: «Я постараюсь соблазнить ее… э-э-э… в субботу вечером» (Экштейны устраивали у себя вечеринку).
Номер четыре: я — сперва показалось, что три варианта развития событий исчерпали спектр возможностей, но нет, не тут-то было! — скажу ей, едва лишь останусь с ней наедине, что хоть и люблю ее так, что словами не выразишь, считаю, что во имя детей наши отношения должны стать платоническими. Номер пять: поступлю по обстоятельствам, и пусть поведение мое определяет безотчетный порыв (очередной пример малодушия). Номер шесть: во вторник после обеда (по моим сведениям, она будет дома одна) спущусь к ней и изнасилую более реалистично (т. е. без всяких нежностей и обольщений).
Я перечитал свой список, блаженно улыбнулся и подкинул кубик. Выпала четверка — платоническая любовь. Платоническая любовь? Как она сюда попала? На миг я оторопел. Потом решил, что номер четыре можно трактовать в том смысле, что Арлин может отговорить меня от платонизма.
А в субботу вечером Арлин встретила меня на пороге в прелестном синем вечернем платье, которого я прежде не видел (да и Джейк тоже), со стаканом виски в руке и взглядом широко открытых глаз, глядевших с благоговейным страхом или просто невидяще (поскольку была без очков). Протянув мне скотч (Лил все еще одевалась и не успела спуститься), Арлин упорхнула в другой конец комнаты. Я подошел к небольшой группе психиатров с Джейком в центре и выслушал последовательную серию монологов, посвященных различным способам уклонения от подоходного налога.
Подавленный, я поплелся за Арлин, и лирические строки прилипли к моим устам, как крошки от домашнего печенья. А она с беспомощной улыбкой металась от кухонного бара к гостям, убегала, не дослушав до конца фразу, под предлогом, что кому-то что-то понадобилось. Я никогда еще не видел ее в таком маниакальном состоянии. Когда же наконец я настиг ее на кухне, Арлин не сводила глаз с фотографии Эмпайр-стейт-билдинг, а, впрочем, может быть, не с нее, а с висевшего чуть ниже календаря, где оранжевыми квадратиками были помечены все праздничные дни.
Обернувшись, она взглянула на меня широко открытыми невидящими глазами, в которых был все тот же благоговейный ужас, и пугающе громко спросила:
— Что, если я беременна?
— Ш-ш-ш-ш, — отозвался я.
— Если забеременею, Джейк никогда мне этого не простит.
— Я думал, ты каждое утро принимаешь свои пилюли…
— Джейк велел, но я их еще два года назад заменила витамином С.
— О Господи!.. А тогда… гм… когда мы… Так ты думаешь, что беременна?
— Джейк узнает, что я обманула его и не принимала противозачаточных…
— И решит, что это его ребенок?
— Ну конечно, а чей же еще?
— Но… Э-э…
— Ты же знаешь, он и слышать не хочет о детях.
— Еще бы мне не знать… Вот что, Арлин…
— Извини, мне нужно отнести напитки.
Она метнулась из кухни с двумя бокалами мартини и вернулась с двумя пустыми стаканами для хай-бола.
— Не смей больше даже прикасаться ко мне, — сказала она, готовя очередную порцию.
— Арлин, как ты можешь?.. Моя любовь подобна…
— Во вторник Джейк на весь день уходит в библиотеку работать над новой книгой. Если только попытаешься пристать ко мне, я вызову полицию.
— Арлин…
— Я записала номер, и телефон будет под рукой.
— Арлин, чувства, которые переполняют меня…
— Впрочем, вчера я уже предупредила Лил, что еду в Вестчестер навестить тетю Мириам.
Она опять унеслась в гостиную с виски и двумя тарелками обжаренного в сыре сельдерея и еще не успела вернуться, как появилась Лил, а я намертво завяз в бесконечном разговоре с человеком по имени Сидни Опт о воздействии «Битлз» на американскую культуру. Мне вообще не удалось больше поговорить с Арлин до… ну да, до самого вторника.
— Арлин, — сказал я, едва сдерживая крик боли, когда хозяйка с силой зажала мне ногу дверью, — ты должна впустить меня.
— Нет, — сказала она.
— Не пустишь — не узнаешь, что я намерен предпринять.
— Намерен предпринять?
— Никогда не угадаешь.
Последовала долгая пауза, потом дверь открылась, и я, хромая, переступил порог. Арлин решительно направилась к телефону сняла трубку, выпрямилась и, держа палец на кнопке, обозначающей первую цифру предполагаемого номера, сказала:
— Не подходи!
— Да не подхожу я, не подхожу! Только повесь трубку.
— И не собираюсь.
— Если будешь держать слишком долго, телефон отключат.
Поколебавшись, она оставила телефон в покое и присела на диван (рядом с телефоном). А я — на другой край.
Несколько минут она безучастно глядела на меня (я тем временем готовил свою декларацию о платонической любви), а потом закрыла лицо руками и расплакалась.
— Я не в силах противиться тебе, — всхлипывала она.
— Да ведь я ничего и не пытаюсь сделать.
