ДайсМен, или Человек жребия - [21]

— Идем, — повторил я.

— Убери руки с халата Джейка, — прошипела она, но не очень уверенно.

Я отпустил ее и сказал:

— Я хочу изнасиловать тебя, Арлин. Прямо сейчас, сию минуту. Пошли!

Как испуганный котенок, она метнулась было прочь, стягивая халат у горла. Потом вдруг выпрямилась.

— Ладно, — сказала она, смерив меня взглядом, пылавшим — иначе не скажешь — праведным негодованием, и двинулась мимо меня в сторону спальни, успев добавить: — Но халат Джейка оставь в покое.

Последовавшее вслед за тем изнасилование было осуществлено при минимуме принуждения с моей стороны и, если честно, без особого полета фантазии, страсти и удовольствия. Последнее все целиком пришлось на долю Арлин. Я произвел все приличествующие случаю действия — кусал и целовал ее груди, сжимал ягодицы, ласкал половые губы — после чего взобрался на нее в довольно банальной позиции и, подергавшись несколько дольше обычного (на протяжении всего акта я сам себе казался куклой, с помощью которой заторможенным подросткам демонстрируют технику обычного полового сношения), кончил. Арлин еще несколько секунд поизвивалась и постонала, а потом тоже стихла и вздохнула. Через некоторое время она подняла на меня глаза:

— Зачем ты это сделал, Люк?

— Я должен был это сделать, Арлин. Меня повлекло.

— Джейку это не понравится.

— Э-э… Джейку?

— Я все ему рассказываю. Он говорит, это дает ему ценный материал.

— Но… тебя… что же… и раньше… насиловали?

— Нет. С тех пор, как вышла замуж, — нет. Джейк у меня — единственный мужчина, и он меня никогда не насиловал.

— А ты уверена, что должна будешь ему все рассказать?

— Ну конечно! Ему будет интересно.

— Но разве он не будет ужасно расстроен?

— Джейк? Нет. Он сочтет, что это очень интересно. Ему все интересно. Если бы мы попробовали анальный секс, ему было бы еще интересней.

— Не надо язвить.

— Даже и не думаю. Джейк — настоящий ученый.

— Что ж, может быть, ты и права, но все же…

— Ну, разумеется, было как-то раз…

— Что?

— Да на одной вечеринке в Бельвю. Кто-то из его коллег погладил локтем мою грудь, а Джейк раскроил ему череп бутылкой… Вроде бы это был коньяк…

— Раскроил ему череп?!

— Нет, бренди… А в другой раз один парень поцеловал меня на Рождество под веткой омелы, и тогда Джейк — ну, ты должен помнить, ты ведь тоже там был! — сказал ему…

— Припоминаю… Слушай, Арлин, не глупи, а? Не рассказывай Джейку об этой ночи…

Она призадумалась над моими словами.

— Но если я ему не скажу, это будет означать, что я сделала что-то плохое.

— Нет, Арлин, это я сделал что-то плохое. И мне вовсе не хочется терять дружбу и доверие Джейка всего лишь потому, что я тебя изнасиловал.

— Я понимаю…

— Ему будет больно.

— Еще как! Он не сумеет сохранить объективность. Если бы он еще пил…

— Вот видишь…

— Ладно, не скажу

Мы перекинулись еще несколькими словами, на том все и закончилось. На все ушло минут сорок. Ах, да, было еще одно происшествие. Уже когда я совсем уходил и мы с Арлин, сплетясь языками, целовались у входной двери — хозяйка в прозрачной ночной рубашке, из выреза которой прямо в руку гостю, одетому более или менее так же, как при его появлении, легла увесистая грудь, — щелканье замка нарушило наше сладострастное упоение, и едва успели мы отпрянуть друг от друга, как дверь открылась. Нашим глазам предстал Джейкоб Экштейн.

Не менее шестнадцати с половиной минут (так мне показалось, а на деле — секунд пять, а может, шесть) он исследовал меня своим пронизывающим взглядом сквозь толстые стекла, потом громко сказал:

— Люк, детка, тебя-то я и хотел видеть! Хочешь знать, как там мой анальный оптик? Так вот, он здоров. Я сделал это. Я знаменит.

9

Поднявшись к себе в гостиную, я мечтательно разглядывал одинокую точку на верхней грани кости. Поскреб в паху, покачал головой в благоговейном изумлении. Изнасилование было возможно и годы, и десятилетия назад, но осуществилось это только сейчас, когда я перестал раздумывать над тем, насколько это допустимо, благоразумно или даже желанно, но без предварительных размышлений взял да и сделал, превратившись из человека, отвечающего за свои действия, в марионетку, повинующуюся внешней силе, в создание богов — в раба костяного кубика. Причиной был случай или судьба — не я. Вероятность того, что выпадет единица, была одна к шести. Вероятность того, что кубик отыщется под закрывшей его дамой пик, была одна из миллиона. Моя атака на Арлин была предписана судьбой. Невиновен.

Конечно, я мог просто нарушить свое устное обещание следовать диктату кости. Так ведь? Так. Но клятва! Торжественная клятва повиноваться Жребию?!. Мое слово чести?! Позволительно ли ожидать, что профессионал, член Нью-йоркской психиатрической ассоциации нарушит свое слово лишь потому, что Жребий — при том, что теория вероятности играет против него, — велел ему совершить изнасилование? Нет и еще раз нет. Я, безусловно, невиновен. Мне захотелось метко плюнуть в какую-нибудь удобно расположенную плевательницу перед моими присяжными.

Однако в целом эта линия защиты никуда не годилась, и я какое-то время охотился за новой версией, когда меня вдруг осенило: я прав! Я всегда должен повиноваться кубику. Пусть ведет меня, куда захочет, я должен следовать за ним. Вся власть