Дай мне шанс - [2]

Нет, о мужчинах думать бесперспективно и скучно как-то. Кайли покосилась вправо: рядом с нею сидел мужчина, читавший утреннюю газету. На четверть разворота сияла реклама турагентства, предлагающего путешествия в любые страны мира, на ваш выбор, сколько угодно. Только приходите, заплатите деньги и отправляйтесь.

Вот так, подумала Кайли, отворачиваясь. Ты приходишь, садишься, и девушка, словно вырезанная маникюрными ножницами с обложки журнала, улыбается тебе и спрашивает:

Куда бы вы хотели поехать?

А ты не знаешь. Ну не знаешь, и все тут. Ты зашла просто так, потому что тебе хочется впечатлений, а каких — для себя еще сама не решила.

Мы можем вам предложить вот это… и это… и это… — журчит девушка.

И тогда начинаешь думать: я бы отправилась в паломничество на Мальту. Именно в паломничество, хоть и при помощи современных средств передвижения. Ведь паломничество — это не босиком по всей Европе, это босиком в душе… Я пришла бы на улицы древней Валетты и склонила бы колени перед святыми, что светят фонариками из ниш.

Я бы… Я так долго могу думать, что сделала бы.

И что-то из этого я обязательно сделаю… хотя и не прочитаю всех книг, что стоят на полках, как бы ни хотелось. Не посмотрю все фильмы, хотя ужасно люблю романтические комедии… Хотя почему ужасно? Ведь я их прекрасно люблю!.. Не увижу другие страны. Да, не увижу.

Но я знаю — какое оно, это паломничество. Какое оно должно быть.

И вкус смерти на губах — это вкус «африканского» вина, которым однажды угощал старый приятель и которое в той, другой реальности можно пить каждый день. Это вкус того, чего ты захочешь. Вкус жизни…

Кайли покачала головой, сбрасывая оцепенение.

Ну какая Валетта, какие святые и фонарики. У нее будет Нью-Йорк, еще десяток остановок до станции, на которой нужно выходить, затем длинный, длинный день и потом, наверное, вечер, немного теплее, чем предыдущий, потому что в нем есть оранжевые занавески.

Никакого турагентства, никакой девушки с рекламной улыбкой.

И о смерти зря подумалось. Совершенно зря.

Кайли вышла на нужной станции, поднялась наверх по лестнице среди спешащих людей и, оказавшись на широкой улице, зажмурилась на мгновение. Между небоскребами сияло солнце. Может быть, сегодня последний теплый день. А может, и нет. Осень в Нью-Йорке непредсказуема, как сам город: иногда затягивается, а иногда начинает сыпать мокрым снегом уже в середине октября.

А может, повезет. Кайли очень любила лето.

Осень понемногу просачивалась в нее — пора уже, пора, сентябрь отзвенел первой желтизной листьев, и ветер из чуткого превратился в настойчивый и подталкивающий в спину. В осень нужно входить. Так входят резиновыми сапогами в лужу и потом стоят недолго, ощущая, что за резиновой границей — выталкивающий холод.

Это будет тяжелая осень. Еще тяжелее, чем предыдущая, потому что часы неумолимо тикают, а выхода все равно не видно. Да, будет сложно, и сомнения теснятся, как пассажиры в час пик у тех мест на перроне, где открываются двери вагонов; и, когда состав подходит, кто-то пытается утрамбоваться, кто-то подобраться ближе, а кто-то пролезть первым — так и сомнения. Но все же… Все же убить надежду не так и просто. Кайли не знала, как ей удается улыбаться до сих пор, хотя все внутри ноет от усталости. Она просыпалась рано, вставала и улыбалась, даже не через силу, просто понимала, видимо: так надо. Непонятное ей самой, завораживающее, кофеинное колдовство. Будто несколько чашек — залпом, обжигаясь, внутрь. И небольшая дрожь в руках, и блуждающая улыбка, набитая надеждой, как специальная подушечка для сна — душистыми травами.

В офисе покатился мячиком привычный рабочий день.

Кайли служила секретарем начальника небольшой фирмы, торговавшей мебелью: изогнутыми, как скрипка, диванами, стульями невыразимого канареечного цвета, пуфиками, похожими на инопланетных захватчиков. Может быть, благодаря пристрастию начальства к экстремальным расцветкам и формам, а может, из-за мирового экономического кризиса, дела шли так себе. Плоховато, скажем, шли дела.

Кайли привыкла измерять атмосферу в коллективе уровнем шума, доносившегося из-за закрытых начальничьих дверей. Если там тихо — все в порядке, босс беседует по телефону с женой или раскладывает пасьянс. Если долетают нервные восклицания — значит очередной заказчик что- то там не то в поставках обнаружил и пытается вернуть товар, а это шефу, конечно, не по нутру. А если уровень ора достигал просто немыслимых высот, это означало, что товар таки вернут — и придется выплачивать компенсацию — или в суд подают, или поставщики обещали, но не привезли вовремя — и сделка сорвалась… Кайли все это наизусть знала.

В последнее время тихих дней было мало, а громких — очень много. Сотрудники волновались, нервничали; шеф орал на менеджеров, распекая за то, что плохо продают салатовые креслица; менеджеры огрызались и просили закупить партию черных офисных стульев, просто черных, без рогулек в неожиданных местах, и вот этот-то товар они продадут в два счета! Шеф не соглашался. Он сам восседал в кабинете на малиновом монстре, обитом бархатом — двести долларов за метр — и странно скособоченном. Из-за монстра и шеф скособочивался, что не добавляло ему величия в глазах клиентов. Но в его собственных — добавляло, и шеф часто с гордостью повторял, что черными офисными стульями может каждый дурак торговать, а канареечными кушетками и крокодиловыми шкафами — это талант нужен, это постараться надо, да и смелость пригодится!