Давите их, давите - [5]

– Подумаешь, ценности нетленные…

– Ты не понял, - шмыгая носом, глухо пояснил Прохор. - Это я на помойку вынесу.

Машинка у Кольки-слесаря та еще была - лет двести ей, не меньше.

Я повозился со стеклом (Прохор суетился рядом, пыхтел, вырывал у меня из рук отвертку - помогал, стало быть) и наконец отжал его, просунул руку внутрь. Прохор нервно хихикнул: машина была не заперта. Более того - вся завалена винно-водочной тарой. Во дурак Колька: сдал бы посуду и купил новую тачку, да на сдачу еще бутылку бы взял, для нового почина. На гараж.

И с зажиганием возиться не пришлось - слесарь, стало быть, частенько ключи терял и потому предусмотрительно вывел необходимые проводки на панель. Хороший парень, душевный.

Я выгреб из салона на асфальт всю Колькину валюту - на ее заманчиво призывный звон отделился от темной стены какой-то отважный абориген, измученный бессонницей.

– Э, мужики, это Коляхина тачка. Угоняете, что ли?

– Была Коляхина, теперь, стало быть, его, - я кивнул на Прохора.

– Неужто купил? - Абориген недоверчиво поскреб затылок, уставился на «дурака-клиента», ухмыльнулся, сообразив и свою выгоду: - Тогда это… комиссионные… бутылки заберу, лады?

Я было возмутился этим нахальным вымогательством, но, поторговавшись, уступил всю кучу посуды за пару сигарет. Знаю, что продешевил, но время дороже, да и Прохор уж больно меня подгонял - локтем в бок.

Нырнув в машину, я запустил двигатель. Прохор, наблюдая мои действия, осуждающе качал головой.

– Ты же был почти честный человек, Леня. И кто тебя так испортил? - Похоже, он начал приходить в себя. - Твои клиенты?

– Жизнь, Проша, жизнь. Профессия. Кстати, - не остался я в долгу, - этот мужичок тебя знает? Ведь ты угон совершил, писатель. Уголовно наказуемое деяние. Докатился, стало быть…

Близился рассвет. Город затаился, застыл в тревожном ожидании утра.

Чуть моросило. Промытые дождем глаза светофоров нервно жмурились, испуганно, словно от злого окрика, распахивались, гасли.

Осторожно, дворами, садами и огородами, мне удалось благополучно подкрасться к своему дому. Только раз впереди мелькнул БТР, груженный десантниками, да другой раз погналась за нами какая-то машина, истерично сигналя фарами, - я сумел спрятаться от нее в темной подворотне.

Остановился у соседнего с моим подъезда.

– Я с тобой, - Прохор полез из машины.

– Тебя только там не хватало. С твоим битым носом. Сиди здесь. Если что не так - смывайся.

– А если так?

– Если так, то пристраивайся нам в хвост как только мы сядем в машину…

– В какую машину?

– Вон в ту, видишь, у подъезда серый «жигуленок» с частными номерами. Это их машина. Мы на ней уедем. На выезде из города, перед постом, обгонишь нас и пойдешь впереди. Если судьба нас разлучит, ждем друг друга на сороковом километре…

– Какого шоссе?

– Я еще сам не знаю, не решил. На какое выберемся.

– Понял, - соврал Прохор.

– Завести сможешь? Вот эти два проводка - зажигание, я их разъединять не стану. Вот этот - стартер, замкнешь на массу. Повтори.

– А чего ты раскомандовался? - совсем ожил Прохор. - Кто тебя на тачку навел? Кто тебе штаны подарил?

– Подарил!… - Я вышел из машины. - Такие и я бы подарил, чем выбрасывать, да?

– Какой ты бестактный, - обиженно бросил мне вслед Прохор. - Неблагодарный. И легкомысленный. Монтировку хоть возьми. - Это уж совсем жалостно, со слезой в голосе.

Я пожал плечами: оно, конечно, решение всех проблем - с монтировкой на три ствола пойти, два из которых - автоматные. Рубашку еще на груди рвануть.

– Все-таки ты… это… поосторожнее, - догнал меня Прохор, схватил за руку, словно хотел остановить.

Вот тут ты опять не прав, друг мой. Тут как раз все наоборот должно быть.

Я резко, требовательно позвонил в дверь. И заорал, конечно, чтобы они со страху не шарахнули через нее очередью:

– Здесь полковник Грей! Отворяйте, ребята.

И дверь моего дома распахнулась. И встретили меня на родном пороге не улыбка и объятия любимой, а грязные стволы трех ублюдков, которых в другом случае я не то что на пороге, в микрорайоне не потерпел бы. И я вошел в свой дом вор вором, чтобы осквернить его ложью и предательством.

И такое бешенство охватило меня, что, клянусь, было бы чем - уложил бы их всех троих здесь же, в прихожей, не думая ни об их матерях, ни об их детях… Ни об обоях, которыми гордилась Яна.

– Серый сюда едет, - сказал я капитану. - Он Русакову звонил.

– Знаем, ждем, - капитан облизнул губы - от страха или от предвкушения. - Сюда он тоже звонил, проверялся. Баба его раскололась. Хорошо, что ты приехал.

Еще бы! Только вот кому хорошо-то? Уж не тебе, это точно.

Мы ввалились в комнату. Накурено, вонь грязной обуви, перегара.

– Еще один приперся, - презрительно фыркнула умница Яна. - Перетрухали, защитники демократии. Серый приедет, он вам вломит…

– Ну ты!… - рванулся к ней капитан.

Я придержал его за плечо, мол, не горячись, не время. Сел за стол, закурил, посмотрел на младших ментов - молодые ребята, молчат, переминаются, моргают. Кажется, все это им вовсе не по душе. Очень кстати, стало быть.

– Так, ребята, Серый для нас, пожалуй, крутоват будет. Надо с умом его брать, с расчетом. Один из вас - на площадку седьмого этажа, другой - на третий. Капитан останется со мной. Если Серый прорвется - огонь по ногам.