Давид Копперфильд. Том 2 - [58]

Я ничего ему не ответил и поднялся наверх, в ту самую маленькую комнатку, где так часто, бывало, Агнесса сиживала подле меня, когда я готовил уроки. Но этот вечер я провел в одиночестве. Я взял книгу и попробовал было читать. Пробило полночь. Я все еще сидел за книгой, ничего не понимая из того, что читал, как вдруг Агнесса тихонько коснулась моего плеча.

— Тротвуд, вы ведь рано уезжаете завтра, так давайте сейчас простимся с вами!

На ее лице виднелись следы слез, но оно было так спокойно, так прекрасно…

— Господь да благословит вас! — промолвила она, пожимая мне руку.

— Агнесса, дорогая моя, я вижу, что вы не хотите говорить об этом, но неужели тут ничего нельзя поделать?

— Можно только уповать на бога, — ответила она.

— А не могу ли я помочь вам, — я, который посмел придти к вам со своими ничтожными горестями?

— Но вы облегчили и мои, — отозвалась она. — В этом же деле, дорогой Тротвуд, ничем помочь нельзя.

— Дорогая Агнесса, с моей стороны очень самонадеянно давать вам советы, мне, который настолько ниже вас в отношении доброты, и решительности, и благородства. Но вы знаете, как люблю я вас и как многим вам обязан. Скажите, Агнесса, ведь вы же никогда не сможете принести себя в жертву ложно понятому чувству долга?

Она выпустила мою руку и отступила назад. Ни разу я не видал ее такой взволнованной.

— Ну скажите, что вы далеки от таких мыслей, Агнесса, дорогая! Вы ведь для меня больше, чем сестра. Подумайте только, что за бесценное сокровище такое сердце, как ваше, такая любовь, как ваша!

Много, много времени спустя воскрес в моей памяти брошенный ею в эту минуту взгляд — взгляд, в котором не было ни удивления, ни упрека, ни сожаления… Много, много времени спустя с необыкновенной ясностью мелькнула передо мной та милая улыбка, с которой она сказала, что нисколько ни боится за себя и что мне совершенно нечего за нее тревожиться.

Вслед за этим она простилась со мной, назвав братом, и ушла.

Было еще темно, когда на следующее утро я взобрался в дилижанс, стоявший у гостиницы. Начинало светать, и мы с минуты на минуту должны были тронуться в путь. Я сидел и думал об Агнессе, как вдруг в полумраке появилась голова Уриа, влезавшего в дилижанс.

— Копперфильд, — проговорил он хриплым шопотом, держась за железный верх дилижанса, — мне казалось, вам приятно будет узнать, что мы с компаньоном примирились. Я только что от него: все улажено. Видите ли, хотя человек я и маленький, а все-таки очень ему полезен, и он прекрасно понимает свои интересы, когда только не пьян. Но при всем этом, мистер Копперфильд, какой он приятный человек!

— Рад слышать, что вы извинились перед мистером Уикфильдом, — принудил себя сказать я.

— А отчего же и не извиниться! — заявил Уриа. — Маленькому человеку ничего не стоит это сделать. А теперь скажите, — прибавил он, по своему обыкновению изгибаясь полненному, — случалось ли вам, мистер Копперфильд, срывать неспелую грушу?

— Наверно, случалось, — ответил я.

— Так вот, то же самое сделал я вчера вечером, — пояснил Уриа. — Но ничего: это еще дозреет. Надо только выждать, а ждать я умею…

Тут, чрезмерно любезно простившись со мной, он соскочил с дилижанса в тот момент, когда кучер влезал на козлы. По-видимому, боясь натощак утреннего холодка, он захватил с собой что-то съедобное и теперь жевал это с таким видом, словно груша уже поспела и он ее с наслаждением смакует.

Глава XI СТРАННИК

В тот же вечер в нашей квартире на Букингамской улице у нас с бабушкой был серьезный разговор относительно кентерберийских происшествий, рассказанных мною в предшествующей главе. Бабушка глубоко заинтересовалась ими и потом больше двух часов, скрестив руки на груди, ходила взад и вперед по комнате. Всегда, когда бабушка бывала чем-нибудь особенно расстроена, она принималась так ходить, и по тому, сколько продолжалось это хождение, можно было судить о степени ее беспокойства. На этот раз она была так встревожена, что нашла нужным открыть дверь в спальню, чтобы можно было ходить по обеим комнатам из конца в конец. И вот, в то время как мы с мистером Диком сидели у камина, бабушка не переставала проходить мимо нас, шагая с точностью часового механизма.

Когда мистер Дик ушел спать и мы остались с бабушкой вдвоем, я принялся писать письмо старым тетушкам Доры. В это время бабушка, очевидно утомившись своим хождением, уселась у камина, по обыкновению подобрав свое платье. Однако, вместо того чтобы, как всегда, поставить стакан с горячим элем себе на колени, она оставила его нетронутым на камине. Склонив голову на руку, бабушка задумчиво смотрела на меня. Каждый раз, когда я поднимал глаза от своего письма, я встречал ее взгляд, и она, кивая головой, начинала уверять меня, что любит меня больше, чем когда-либо, а такая она потому, что на душе у нее тревожно и грустно.

Я был слишком погружен в свое писание и потому только после ухода бабушки заметил, что она оставила нетронутой на камине свою «вечернюю микстуру», как она называла горячий эль.

Когда я постучал к ней, чтобы сообщить об этом открытии, бабушка появилась в дверях еще более ласковая, чем всегда, и сказала: «Милый Трот, мне что-то сегодня этот эль не идет в горло», покачала головой и скрылась за дверью.