Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам - [3]

И вот я буду сейчас говорить с ним. Что-то пересохло в горле. Хорошо бы глотнуть газированной воды. Даже той самой — тепловатой… Никак не могу выдавить из себя слова…

Шацкин сидит напротив, у него бледное, продолговатое лицо, высокий лоб с залысинами, темно-каштановые волосы и внимательные, немного насмешливые глаза. Один глаз серо-зеленый — пронзительный, другой карий, грустный.

Он стал большевиком еще до Октябрьской революции — в мае 1917 года. Ему тогда исполнилось всего пятнадцать лет, но партия доверила юноше, почти подростку, руководство коммунистической молодежью Москвы. Он встречался с Лениным, советовался с Владимиром Ильичем по всем важнейшим вопросам юношеского движения, а осенью 1919 года, ежечасно рискуя жизнью, пробрался через многие, пылающие огнем войны границы в Берлин, где в нелегальных условиях был созван Международный конгресс коммунистической молодежи, заложивший основу КИМа. Говорят, что ему пришлось тогда гримироваться, переодеваться и даже отстреливаться от немецких пограничников и полицейских.

— Почему ты решил пойти на международную работу? Что тебя в ней интересует?

От некоторых ребят я слышал, что Шацкин крепко заражен «вождизмом», будто бы барственно надменен в обхождении, так как считает себя самым умным, самым развитым. Его даже называют «комсомольским Плехановым». Но на меня он смотрит открыто, дружелюбно, как бы вызывая на хороший обстоятельный разговор. И я наконец обретаю голос.

— …Я несколько раз встречался с зарубежными пионерами… К нам приезжали из Франции, из Германии, из Англии… А недавно в Ростове был расчудесный такой парень Антонио Мартини. Конечно, это не настоящее его имя. Ведь он работает в глубочайшем подполье! Вот они мне и рассказывали о своей жизни и борьбе. И мне очень хочется помочь им. Пусть будет трудно, немыслимо трудно… Я не испугаюсь. Я выдержу!

— Очевидно, ты рассчитываешь, что мы незамедлительно пошлем тебя в Милан или Геную в роли потрясателя основ фашистского режима? Так сказать, для участия в решающей схватке с чернорубашечниками?

— Я вышел из пионерского возраста, Лазарь, так что-ты это напрасно. Я тоже понимаю шутки.

— Не сомневаюсь. Тарханов говорил, что ты неисправимый романтик, а в вооружении революционера романтика должна сочетаться с трезвым расчетом и глубоким пониманием обстановки. Впрочем, хорошая шутка тоже не помешает!

Упоминание о Тарханове меня подбадривает. Оскар руководил русской делегацией как раз в ту пору, когда Шацкин не работал в ИК КИМе. Вернувшись после измены Чан Кай-ши из Китая, Тарханов поступил в Институт красной профессуры. Я его еще не видел, хотя писал ему из Ростова, что очень хочу пойти на кимовскую работу и что похоже на то, будто мечта моя осуществится. И вот, оказывается, Тарханов говорил обо мне…

— А в общем, Оскар очень ратовал за тебя. Говорил, что ты массовик по натуре и умеешь зажигать в сердцах ребят священный огонь. Не вздумай задирать нос, Муромцев. Речь шла о юных пионерах.

Вошел высокий, уже грузнеющий человек с поредевшими на макушке волосами и с ласковыми темными глазами. Про такие глаза у девушек говорят, что они как спелые вишни. Я сразу же угадал в вошедшем украинца. Но он заговорил с Шацкиным по-немецки, взглянул на меня, подал руку и…

— Познакомься, Муромцев. Это товарищ Рихард Шюллер, секретарь исполкома, — сказал Лазарь.

Я пожал руку Шюллеру и невольно рассмеялся.

— Чем это он тебя так рассмешил? — недоуменно спросил Шацкин.

Я сказал, что пять минут назад принял Вартаняна за турка, а теперь вот Шюллера — за украинца в что вообще здесь всё наоборот и сразу не разберешься.

— Постепенно привыкнешь, — обнадежил Шацкин.

А Шюллер вдруг подбоченился, откинул голову назад и лихо притопнул каблуком.

— Чем я ни… один момент! Как это говорится… Ни па-ру-бок, — проскандировал он по-русски и потом, проведя ладонью по голове: — О! Где мои буйные кудри, Лазарь?!

Шацкин тоже улыбнулся:

— Прости, пожалуйста, Муромцев. На минуту прервем наш разговор.

Он взял со стола какой-то тощий иностранный журнал и раскрыл его на странице, испещренной жирными восклицательными и вопросительными знаками. Заговорил с Шюллером по-немецки. Тот наклонился над раскрытым журналом, нахмурился, но тут же усмехнулся и, как я понял, послал кого-то к черту — «цум тойфель!».

— Э, да ты же не понимаешь по-немецки, — спохватился Лазарь. — А это и для тебя должно представлять интерес. Речь идет о СИМе.

— Социалистический Интернационал Молодежи?

— Да, он самый. Так вот, СИМ переживает затяжной кризис. Теряет очень многих членов, и его вожди, естественно, нервничают.

— Пришла ко́за до во́за, — вмешался Шюллер, делая ударения на «о».

— Вот именно. И в данном случае — коза австрийской породы. Некий господин Канитц. Твой старинный камрад, Рихард, — не без лукавства сказал Шацкин. — Он пишет, что…

— Канитц есть старый безмозглый ликвидатор, — перебил Шюллер. — После Венского восстания рабочая молодежь плюется, когда слышит его имя.

— Канитц утверждает в своей статье, что основная причина кризиса социалистических организаций молодежи во влюбчивости их руководителей, — бесстрастно продолжал Лазарь. — Он так и пишет здесь: «К сожалению, большинство руководителей преждевременно покидают юношеские организации. Они уходят от нас потому, что влюбились, — тут так и сказано: «haben sich verliebt», — и опасаются насмешек или каких-нибудь препятствий со стороны своей организации». Что и говорить, славный марксистский анализ!