Давай вместе - [35]

а) любит соперничество;

б) не умеет проигрывать.

Даю себе слово никогда не играть с ним в «Монополию».

— Сейчас я тебе задам жару, — говорит великий Шумахер-Росситер, опуская монетку в автомат.

— Да что ты? — удивляюсь я, удобнее усаживаясь в кресле. — Это мы еще посмотрим.

И мы стартуем по трассе Монако. Я посматриваю на Джека, вижу, как он старается сладить с управлением и от напряжения кусает губу. Я пытаюсь не распускать сопли от умиления, потому что очень хочу обогнать его. И, по счастливой случайности, выигрываю. Три раза.

Спасибо тебе, Господи. За мной должок.

Джек не может этого пережить. Он всерьез выходит из себя, когда я отказываюсь от четвертого заезда, не дав ему возможности отыграться.

— Главное вовремя остановиться, когда ты в выигрыше, — поддразниваю я его и выбегаю на улицу.

Джек практически роет землю копытом. Я даже жду, что он сейчас закричит: «Ты же девчонка!» Но, несмотря на это, я чувствую, что он приятно удивлен моей проворностью. Оглядываюсь через плечо и самодовольно ухмыляюсь:

— Ладно, Джек, хватит дуться. Все, он за мной погнался, а я убегаю от него, визжа и стараясь не сшибить по дороге детей и бабулек, мимо ярмарки, бегу до самого конца пирса. Он меня догоняет, прижимает к перилам и рычит, но на лице широкая улыбка, и вдруг мы начинаем бешено целоваться, как подростки — зубы в зубы, путаясь в своих оранжевых от мороженого языках. Мимо проходит компания мальчишек, и, глядя на нас, они кричат: «Ф-фуу!» Мы улыбаемся, и Джек отпускает меня. Шорты у него встали домиком, и мы оба хохочем.

Он перегибается через перила и смотрит в воду. Я переворачиваюсь и опираюсь на перила спиной. До нас доносится грохот вагончиков с американских горок на ярмарке. Слышно, как поезд резко съезжает вниз под восторженные крики детей. — Ты красивая и необыкновенная, — вдруг говорит Джек, — у тебя самая удивительная улыбка на свете.

Я щурюсь одним глазом от солнца и смотрю на него. Это первый серьезный комплимент с его стороны, и я потрясена. Он смущается и пытается сгладить момент:

— Вот бы нырнуть сейчас.

Но я не могу ничего ответить, потому что от счастья потеряла дар речи.

Он берет меня за руку. У меня мокрые ладони, и я пытаюсь высвободить свою руку. Он это замечает, но еще крепче сжимает мои пальцы и целует их.

— Ну, пошли на пляж, — подмигивает он.

По-моему, быть взрослой очень трудно. Труднее, чем сдавать экзамены в школе, потому что к взрослой жизни тебя никто не готовит. Никто не предупреждает, что однажды, когда тебе стукнет двадцать с небольшим, все будут относиться к тебе по-другому. Будут считать тебя взрослой и ожидать от тебя соответствующих поступков. Придется самой справляться со всеми обязанностями, платить по счетам, принимать важные решения. Хуже взрослой жизни может быть только одно — взрослая незамужняя жизнь.

Я понимаю, что нельзя так говорить. Понимаю, что должна относиться к этому спокойно. Я читаю достаточно ханжеских дамских журналов и знаю о своих обязанностях: в девяностые годы нашего века незамужняя женщина должна быть самодостаточной и независимой личностью, самостоятельной во всех аспектах жизни, в том числе в ремонте сантехники и холодильников, обязана иметь успешную карьеру, приличное финансовое положение, уметь противостоять любой критике и быть довольной собой — ибо это способствует духовному росту.

Но все это полная чушь. В большинстве случаев я не могу соблюсти и пятой части этих условий. И поэтому в последние полгода я нередко ощущала себя толстой девочкой, с которой никто не хочет дружить. А если мне и случалось встретить «друга», почти каждого хотелось послать куда подальше. Мне должно быть безразлично, но меня это волнует. Даже очень. Потому что в возрасте двух лет любой из нас уже знает, что играть одному скучно и плохо.

Но детям легче — всегда можно убежать домой, к маме, которая тебя обнимет, даст конфетку, и жизнь снова прекрасна. Но однажды ты вдруг становишься взрослой, и бежать уже некуда, и приходится стоически все переносить самостоятельно, и притворяться, будто тебе все равно. А потом у тебя появляется чувство вины, потому что тебе по-прежнему хочется найти кого-нибудь, с кем можно было бы играть. И хочется этого все больше и больше. И чем больше тебе этого хочется, тем менее возможным это кажется. Ты ходишь по супермаркету с корзинкой и заглядываешься на тех, кто ходит с тележкой, — на тех, у кого есть с кем играть. И думаешь: «Почему я одна? Что со мной не так?»

И поэтому у тебя иногда случаются приступы меланхолии, а подруги, такие, как Хел, тебе говорят: «Не волнуйся, он тебе обязательно встретится, когда ты этого совсем не ждешь». Того, кто первым это сказал, надо поставить к стенке и пристрелить, потому что ты всегда ждешь! Всегда и везде.

Но потом это вдруг случается. Вот так, вдруг. У тебя появляется тот, с кем хочется быть вместе. Вот как сейчас: мы идем вместе с Джеком, рядом, и его рука на моем плече. Кажется, что естественнее этого и быть ничего не может. Но как это произошло? Это прекрасно, но и нечестно тоже. Столько месяцев злости и отчаяния, и вот, пожалуйста, все просто. Как дважды два. Но раз он так вдруг, быстро появился, столь же быстро и легко может исчезнуть.