Давай поженимся - [17]

– Я так и вижу нас в Вайоминге, – сказал он, вытянув руку и указывая куда-то в пространство, – с нами твои дети, и у нас есть лошадь, и холодное маленькое озеро, где можно плавать, и сад, который мы разобьем у дома.

Она рассмеялась. Она заметила как-то мимоходом, что ей всегда хотелось вернуться на запад, но не на побережье, и с тех пор он в своих планах на будущее неизменно исходил из этого. “Вайоминг” – само слово, когда она мысленно писала его, дышало простором, привольем.

– Не дразни меня, – сказала она.

– Разве я тебя дразню? И не думаю. Я говорю все это потому, что так чувствую, хочу, чтобы так было. Извини. Боюсь, слишком я с тобой нюни распускаю; наверно, следовало бы делать вид, будто я вовсе не считаю, что жизнь у нас сложится чудесно. А ведь жизнь у нас сложится чудесно, если я сумею преодолеть чувство вины. Первый месяц мы станем только заниматься любовью и смотреть на все вокруг. Мы ведь будем такие усталые, когда там обоснуемся, и нам придется смотреть на мир заново и строить его, начиная с фундамента: засыпать гравий, потом класть камень за камнем.

Она рассмеялась.

– Мы с тобой будем этим заниматься? Он явно обиделся.

– А разве нет? Это кажется тебе неразумным? Меня, например, после любви с тобой всегда тянет к земле. Сегодня утром, когда мы под руку вышли на улицу, я увидел в витрине магазина маленькое растение, и оно показалось мне удивительно живым. Каждый листочек, каждая жилка. Именно такими я видел предметы, когда учился в художественной школе. В Вайоминге я снова начну писать маслом – и рисовать тостеры для рекламного агентства в Каспере.

– Расскажи мне про художественную школу, Джерри.

– А нечего рассказывать. Я поступил туда и встретил там Руфь, и она очень неплохо для женщины рисовала; отец у нее был священником, и я женился на ней! И не жалею об этом. Мы прожили вместе несколько хороших лет.

– Знаешь, тебе будет ее не хватать,

– В определенном смысле – пожалуй. А тебе, как ни странно, будет не хватать Ричарда.

– Не говори “как ни странно”, Джерри. Ты иногда вынуждаешь меня думать, что все это – дело моих рук. Ты и Руфь были так счастливы...

– Нет.

– ...а тут появилась эта злополучная женщина, которая вела себя так, будто хочет завести любовника, тогда как на самом деле хотела заполучить тебя в мужья.

– Да нет же. Слушай. Я ведь уже не один год люблю тебя. И ты это знаешь. И понял я, что люблю тебя, не в ту минуту, когда мы легли в постель, – я это понял, увидев тебя. Что же до брака, то ведь не ты завела о нем разговор. Ты считала его невозможным. А я подумал, что из этого может кое-что получиться. Мне, конечно, не следовало говорить об этом, пока я сам твердо не решил, но ведь и тут мною двигала любовь к тебе: я хотел, чтобы ты знала... Ох, слишком много я болтаю. Даже слово “любовь” начинает звучать бессмысленно.

– В одном ты был не прав, Джерри.

– В чем же? Похоже, я не прав во всем.

– Своей великой любовью ты внушил мне, что быть на положении любовницы – это для меня унизительно.

– Так оно и есть. Ты для этого, право же, слишком хорошая, слишком прямая. Слишком безоглядно ты собой жертвуешь. И я ненавижу себя за то, что все это принимаю.

– Принимай и дальше, Джерри. Если ты не можешь взять меня в жены, пусть хоть я останусь для тебя хорошей любовницей.

– Но я не хочу, чтобы ты оставалась любовницей, – наши жизни для этого не приспособлены. Любовницы – это для европейских романов. А здесь, у нас, другого института, кроме брака, нет. Семья – и баскетбол в пятницу вечером. Ты так долго не выдержишь; тебе кажется, что выдержишь, но я-то знаю, что нет.

– По-моему, я это тоже знаю. Просто я ужасно боюсь, погнавшись за безраздельным обладанием тобой, потерять даже то, что у нас сейчас есть.

– У нас есть любовь. Но любовь должна приносить плоды, иначе она иссякнет. Я вовсе не имею в виду детей – видит Бог, у нас их и так слишком много, – я имею в виду ощущение раскованности, праведности – понимаешь, любовь должна быть освящена благословением. Слово “благословение” кажется тебе глупым?

– А разве мы – не благословение друг для друга?

– Нет. Оно должно исходить не от нас, а свыше.

Над ними в еще ярком небе, тогда как на землю уже наползала тень, беззвучно висел распластанный серебряный самолет. Джерри легонько обнял ее за плечи и совсем по-иному посмотрел на нее – лицо его расползлось в отеческой улыбке, всепрощающей, обволакивающей. Он сказал:

– Эй! – и посмотрел на свои колени. – Ты знаешь, я могу сидеть здесь с тобой и говорить о потерях – о том, что могу потерять тебя и что мы оба можем потерять нашу любовь, но ведь я говорю только потому, что ты – со мной, и все это всерьез не воспринимаю. А вот когда я потеряю тебя, когда тебя со мной не будет, тут я взвою, как зверь. По-настоящему взвою. И все, что мешает мне сейчас прийти к тебе, покажется пустыми словами.

– Но ведь это не пустые слова.

– Нет. Пожалуй, не совсем. Возможно, беда наша в том, что мы живем на закате старой морали: она еще способна мучить нас, но уже не способна поддерживать.

Тембр его голоса, заглохшего в беспросветном мраке, заледенил ее. Она чуть подвинулась вперед, высвобождаясь из-под его руки, встала, глубоко вобрала в легкие воздух и позволила мысли разориться в природе.