Давай надеяться на лучшее - [118]

Потом навалилось чувство горя. Словно удар в живот, оно внезапно отдалось во всем теле, и вот я уже снова сидела и плакала. Вытирала телефонную трубку рукавом джемпера, слизывала сопли с губ, пыталась, всхлипывая, найти слова, чтобы описать, как у нас все складывалось в последнее время, что привело меня к такому решению, что он сказал, что я сказала, как он отреагировал на мои слова, как я сама отреагировала на его слова. Неожиданно до меня дошел трагизм ситуации.

Внезапно я почувствовала огромную усталость. Сказала подруге в трубке, что не в силах больше говорить. Она позволила мне положить трубку, взяв с меня обещание, что я тут же перезвоню ей снова. Когда разговоры закончились, слезы перестали течь. Открыв нашу с ним переписку в телефоне, я прокрутила ее вверх. Читала сообщение за сообщением, которые мы посылали друг другу в последние недели, пытаясь воспринимать их отвлеченно, не осуждая ни себя, ни его. Из этой затеи ничего не вышло. Читая, я ощутила сначала раздражение, потом злость, а потом снова пришла в ярость. Как он смеет бросать меня, которую, как он утверждает, он любит больше, чем когда-либо кого-либо любил? Мы знакомы четыре месяца. Треть года. Кто он такой, чтобы ставить мне ультиматумы и давить эмоциональным шантажом? А как насчет того, что я для него – все? Что я та, о встрече с которой он мечтал, которая снова сделала его счастливым – куда все это делось?

Внезапно накативший гнев тут же снова улетучился. Вместо него меня стала душить паника, а с ней пришло и навязчивое желание все исправить. Могу ли я позвонить ему сейчас, сказать, что я передумала, что мы продолжим, поверит ли он мне тогда, если я соглашусь следовать его плану?

Потом – презрение к себе. Кто я такая, если собираюсь выдавать «на-гора» по плану в любовных отношениях? Кто я такая, если собираюсь просить прощения у мужчины, который бросил меня, поставив мне ультиматум? Кто я такая, если однажды выставила тебе похожий ультиматум? Что со мной не так?

Два часа спустя я сижу на полу в комнате Ивана и загружаю эвакуатор маленькими машинками. Внутри меня свирепствует хаос, но в последние годы путем бесконечных повторений я выработала в себе способность сдерживать самые бурные эмоциональные штормы, пока Иван рядом. У меня само собой получается отложить все переживания до того момента, как он заснет. Вот и сегодня тоже. Так что я не плачу. Даже не вздыхаю. Мы делаем то, что делаем обычно. Я слежу за тем, чтобы не отвлекаться – смеюсь, когда он шутит со мной, смотрю ему в глаза, когда он что-то мне рассказывает, и готовлю на ужин его любимое блюдо. На десерт у нас мороженое. Мы съедаем его, сидя на полу, и продолжаем играть с машинками. Только один раз голос изменяет мне – когда Иван спрашивает, почему остальные члены семьи сегодня не здесь. «Они у себя дома, мы увидимся в другой день», – отвечаю я как можно спокойнее, но на последнем слоге голос срывается, и я убегаю в ванную, говоря, что мне срочно нужно пописать. В ванной я всхлипываю как можно тише. Строго смотрю на свое отражение в зеркале и считаю до десяти. Снова выхожу. Мы продолжаем. Как мы делали раньше, как мы делаем всегда. Мы не бросаем дело на полпути. У нас это не принято.

Через неделю мне нужно явиться в Каролинскую больницу для хирургического аборта. Сама операция займет двадцать минут, но я еще не решила, хочу ли я, чтобы он пошел со мной туда. Думаю, что в ближайшие дни это станет ясно. Какая-то часть меня не желает больше его видеть. Другая часть меня хочет ощущать его присутствие рядом, получить от него утешение и всю его любовь. Эту часть себя я заставляю замолчать, насколько это возможно. Эта часть все равно ничего не выиграет, тоскуя по человеку, который не собирается оставаться со мной. Я убеждаю себя, что он точно не любит меня, раз бросает из-за этого. Мне просто нужно как-то это пережить. Со мной ведь случались потери и похуже, разве нет? Ведь я знаю, как продолжать жить, несмотря ни на что? Взглянув на часы, я вижу, что Ивану пора ложиться.

Совместными усилиями мы убираем машинки с пола и начинаем вечерние процедуры. Я надеваю на Ивана пижаму, мы вместе отмеряем овсяную смесь, подогреваем воду в микроволновке, вместе считаем до тридцати, по очереди трясем бутылочку, плюхаемся на диван. Иван высасывает свою овсяную смесь, мы перемещаемся в ванную, я чищу ему зубы зеленой щеткой, стараясь не смотреть на желтую, которая стоит, сухая, рядом со щеткой Ивана. Я продолжаю рассказывать Ивану о зубных троллях и зубном враче, пока чищу ему зубы. Он очень боится зубных троллей. Я поясняю, что зубные тролли – не настоящие тролли, однако обожают грызть чужие зубки. Все как обычно. Мы идем в спальню, опускаем рулонную штору и ложимся вместе на мою кровать. Все как всегда.

В другом конце комнаты стоит вторая незастеленная кроватка. В тусклом свете ночника она кажется такой пустой – словно зовет кого-то. Я не хочу смотреть туда, но кроватка так и притягивает мой взгляд. В беспорядке между подушками и смятым одеялом я вижу силуэты двух мягких зверюшек – овечки и коровки. Они прожили у нас два месяца. Каждый вечер она обнимала их, засыпая, – с самого первого дня, когда ночевала у нас. Сегодня они грустят в одиночестве. Просыпаясь сегодня утром, она думала, что ляжет вечером спать в эту кроватку. И Иван тоже так думал. Словно прочитав мои мысли, он нарушает тишину вопросом – где она? Может быть, он проследил за моим взглядом в полутемной спальне. Может быть, он только сейчас заметил, что этим вечером что-то не так, как обычно. Я отвечаю, что сегодня она будет спать у себя дома. «Но почему?» – спрашивает он. Я отвечаю, что мы увидимся в другой день. «Скоро, – обещаю я. – Спи». Я целую его в лобик. Он отворачивается. Я глажу его по волосам. Он велит мне перестать. Я молча лежу в темноте рядом с ним и смотрю в потолок. Как она заснет сегодня без своих зверюшек? Что он ответит ей, когда она спросит о нас? Что я скажу Ивану, когда мы не встретимся с ними ни завтра, ни потом? Что мы наделали? Что я натворила? Как мы можем так поступать с детьми?