Даурия - [288]

«Властью революционных рабочих и крестьян Совет Народных Комиссаров объявляет всему трудовому казачеству Дона, Кубани, Урала и Сибири, что Рабочее и Крестьянское правительство ставит своей ближайшей задачей разрешение земельного вопроса в казачьих областях в интересах трудового казачества и всех трудящихся на основе советской программы и принимая во внимание все местные и бытовые условия и в согласии с голосом трудового казачества на местах.

В настоящее время Совет Народных Комиссаров постановляет:

1. Отменить обязательную воинскую повинность казаков и заменить постоянную службу краткосрочным обучением при станицах.

2. Принять на счет государства обмундирование и снаряжение казаков, призванных на военную службу.

3. Отменить еженедельные дежурства казаков при станичных правлениях, зимние занятия, смотры и лагери.

4. Установить полную свободу передвижения казаков.

5. Вменить в обязанность соответствующим органам при Народном Комиссаре по военным делам по всем перечисленным пунктам представить подробные законопроекты на утверждение Совета Народных Комиссаров.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов(Ленин)».

Рядовые казаки, прослушав обращение, возбужденно заговорили все сразу. Было ясно, что они даже не подозревали о существовании этого важного документа, так близко касающегося любого из них, и теперь каждый по-своему выражал свое одобрение. Офицеры и Каргин растерянно молчали, пораженные тем действием, которое оказали ленинские слова на их подчиненных. Когда шум несколько улегся, Василий Андреевич продолжал:

– Как видите, тем, у кого руки в мозолях, нечего нас бояться. Волком выть от нас будет только тот, кто любит на чужой шее ездить, чужим горбом себе добро наживать. А что касается земельного вопроса, совершенно ясно, что земля должна быть поделена более справедливо. Земли у нас столько, что ее хватит казакам и крестьянам, нужно только хозяйничать на ней не так, как хозяйничали до сих пор.

– Бросьте разводить тут агитацию, гражданин уполномоченный! – крикнул Кибирев. – Вы мягко стелете, да жестко спать.

– Это не агитация, это мой ответ Каргину. Да и что мне агитировать, если сама жизнь за нас агитирует. Ваши шомполы, нагайки, ваши карательные шайки – наши лучшие агитаторы сегодня, – рассмеялся Василий Андреевич.

Озлобленный его смехом, Кибирев вскочил на ноги и заявил, что им больше не о чем говорить с гражданином уполномоченным, и предложил расходиться. Но большинство присутствующих запротестовало против этого. Многим дружинникам слова Василия Андреевича явно пришлись по душе, и они были не прочь потолковать с ним, что называется, начистоту. Видя такое настроение, Кибирев и офицеры решили демонстративно уйти, но дружинники, опасаясь, что они пойдут и выдадут партизанских представителей контрразведке, уйти им не позволили.

– Ну что же, мы остаемся, но умываем руки, – пожал плечами Кибирев, больше всего ненавидевший в эту минуту Василия Андреевича, которому так легко удалось посеять раздор между заговорщиками.

Роман все время, пока эта необыкновенная беседа шла более или менее спокойно, с острым любопытством разглядывал офицеров и дружинников, добрую половину из которых хорошо знал. По выражению лиц старался определить он, кто как настроен. Напротив него сидел все время помалкивавший Андрон Ладушкин, коренастый моложавый урядник, сотня которого поголовно состояла из уровских белковщиков и зверобоев, от которых солоно приходилось партизанам. Было видно, что Андрон тщательно взвешивает каждое слово Василия Андреевича и о чем-то напряженно думает. Рядом с Андроном сидел важный, насупленный Епифан и покусывал кончики своих серебряных усов, глядя в какую-то одну точку на потолке. Изредка он поворачивался к Андрону и что‑то говорил ему. За ними виднелась огненно-рыжая голова Егора Большака, который все хватался за воротник своей гимнастерки, словно он душил его. Дальше, у кадки с каким-то вьющимся комнатным растением, нервно поигрывал темляком своей шашки старавшийся держаться в тени Каргин, и всякое резкое слово Василия Андреевича заставляло его тоскливо морщиться.

Когда же Кибирев и офицеры вспылили и с шумом поднялись со своих мест, он тоже вскочил и принялся уговаривать их не уходить, стараясь одновременно утихомирить и тех из дружинников, которые с угрозой наступали на офицеров. «Этот все такой же, все помирить старается», – подумал про него Роман, а про Ладушкина и Большака решил, что те, по-видимому, склонны всерьез договориться с партизанами.

Когда водворился порядок, к Василию Андреевичу обратился Андрон Ладушкин:

– Значит, под корешок нас выводить не собираетесь?

– Нет, Андрон Михайлович, такие люди, как ты, могут не дрожать за свою шкуру. К нам вам путь не заказан.

– Что же, ежели оно все так, как ты толкуешь, то нам и верно нечего друг друга за грудки брать. Давайте вот и помиримся.

– Ты что, Андрон! – обрушился на него Епифан Козулин. – Забыл, видно, как партизаны нашего брата на распыл пускают? У них в трибунале для нас один приговор – голова с плеч.

Взбудораженные его словами, дружинники и офицеры, одни серьезно, другие зло и насмешливо, уставились на Василия Андреевича. «Посмотрим, что ты на это скажешь», – читал на их лицах Роман.