Датский король - [186]

После завтрака, который гостю принесли прямо в спальню («А мадам сверх меры ко мне внимательна, раньше я такой заботы не замечал. Точно почуяла, что я не с пустыми руками приехал, — ах, фрау, ах, старая лиса!»), Звогщов явился прямо в апартаменты к Флейшхауэр и без лирических отступлений объяснил ей, что привез на продажу новую уникальную картину. У меценатки загорелись глаза, и она вознамерилась сразу увидеть звонцовскую диковину. «Почему она ничего не говорит о Смолокурове? Неужели ведет свою игру?» — удивился живописец. Он устроил фрау приватный просмотр в «своих» комнатах. Ценительница подлинного искусства была поражена, отметила неоспоримые достоинства полотна. Ее вердикт был по-немецки лаконичен и практичен:

— Вы достигли поразительного оптического эффекта — поздравляю! Вещь очень высокого качества и стоит очень больших денег.

Звонцов внутренне ликовал: «Картина пройдет экспертизу на любом аукционе. У мадам наметанный глаз!»

— Вообще-то я привез эту работу для господина Смолокурова. По моим сведениям, он должен быть здесь, в Германии, и я был уверен, что…

— Мы тоже ожидаем его прибытия со дня на день, — поспешила сообщить Флейшхауэр, — но он, видимо, задержался где-то в пути. В Европе много соблазнов, а у него к тому же наверняка здесь еще какие-нибудь важные дела — Германский рейх велик. Но, дорогой Вячеслав, имейте в виду, что я всегда найду для вас самого выгодного клиента.

— Хотелось бы, конечно, дождаться Евграфа Силыча… — «Живописец» выглядел несколько озадаченным.

— Кого? — фрау как будто не расслышала.

— Смолокурова, разумеется, но, впрочем, я был бы очень признателен, если бы вы все-таки подыскали покупателя. Так, на всякий случай, — не сомневаюсь, что сделка была бы выгодная.

Только теперь Звонцов по-настоящему ощутил, что его положение благоприятнее, чем казалось: «Как кстати, что Смолокурова нет здесь! Чуть было опять не угодил к нему в кабалу по собственной воле — он бы ни за что не остановился на одной картине… Только бы этот паук не появился в самый неподходящий момент — главное, до его приезда забрать скульптуру, и домой! Пусть мертвецы ликуют, и я буду спасен. А если Флейшхауэр за это время еще и пейзаж продать умудрится (глаз-то она на него сразу положила), то вернусь в Петербург со щитом и на белом коне! Действовать нужно, действовать, ковать железо, пока горячо…» Упрашивать хозяйку, чтобы она показала ему новую виллу, не пришлось: фрау сама спешила похвастаться перед русским дворянином «скромным приютом жрицы германского духа и Общемировой Души». Ваятель только выказал особое желание внимательно осмотреть ее коллекцию скульптуры, полюбоваться новыми приобретениями и освежить в памяти впечатления от уже виденных им когда-то раритетов. Подобный порыв любви к искусству польстил Флейшхауэр, она провела Звонцова по самым сокровенным, излюбленным местам своего дворца и сада, которые представляли собой настоящий частный музей, единственный в своем роде во всей Европе по ее собственному признанию.

— Здесь бывают только избранные, только те, кого я сама считаю причастными великой тайне Красоты и Гармонии. — гордо заявила она, недвусмысленно намекая на исключительное доверие, оказываемое молодому «живописцу», а возможно, и на их старое знакомство. Меценатка показывала Звонцову мраморные изваяния и бронзовые фигуры древних богов, эллинских деспотов и героев олимпиад, бесчисленных императоров, патрициев и матрон великого Рима. Здесь были и просто торсы, безжалостно отколотые варварами многих столетий прекрасные головы, совершенные в своей красоте каменные руки. Флейшхауэр даже отвела гостя из России в отдельную комнату — камеру с бронированными дверями, напоминавшую сейф. «Неужели то, что мне нужно, спрятано здесь?» — предположил Звонцов, замирая на пороге, чувствуя, как кровь приливает к голове и стучит в ушах: «Как же я открою этот проклятый несгораемый шкаф?!» Но в комнате оказалась собранная непредсказуемой дамой за последние годы обширная коллекция герм, изображавших Приапа[225], а также главных предметов его весьма игривого культа, видимо, собранных по всей античной Ойкумене[226]. У ваятеля от сердца отлегло, он даже не смог скрыть улыбки: выходит, не столь уж безумным делом он сам когда-то занимался, если даже сама Флейшхауэр не брезгует коллекционированием подобных «штучек». Фрау заметила звонцовскую реакцию, заподозрила его в филистерстве:

— Напрасно улыбаетесь, Вячеслав! Это очень серьезное, можно сказать, научное собрание. Не реплики какие-нибудь, не слепки — все подлинное, бесценное во всех отношениях. Вот видите, некоторые гермы раскрашены — редчайший пример полихромной скульптуры. Разве вам не известно, что греки раскрашивали свои статуи. Их остались единицы, сохранившие следы краски. Мои агенты облазали всю Апулию и Сицилию, прежде чем отыскали то, что вы теперь с таким скепсисом разглядываете…

Звонцов почти не слышал этого объяснения: экскурсия уже подходила к концу, а своего давнего подарка среди сокровищ Флейшхауэр он так и не увидел. Его опять мучили прежние догадки, в который раз с ужасом подумалось: «Неужели все-таки продала. .. Или выменяла на какого-нибудь отвратительного Приапа?!» Наконец он просто почувствовал усталость, слабость и раздражение. Вячеслав Меркурьевич даже испугался, что может сейчас сорваться, надерзить: «Тогда все, решительно все пропало!» Спросить немку напрямик о местонахождении ТОЙ скульптуры ему представлялось совершенно невозможным: Звонцов был убежден, что это может вызвать подозрения, а уж после исполнения тайного замысла сразу станет ясно, кто вор. В то же время от совиного взгляда Флейшхауэр ничто не могло ускользнуть.