Дата на камне - [7]

Нечто подобное происходило и с Петром Ариановичем. Но, будучи материалистом, он, конечно, не думал ни о каком метампсихозе. Джеклондоновский профессор, преодолевая изощренное мучительство своих тюремщиков, применял по существу самогипноз. То же в известной степени делал и Петр Арианович. Мог повторить слова Бетховена, который, оглохнув, сказал: «Наперекор судьбе проживу в искусстве тысячу жизней!»

(Кстати, экзекуции с помощью смирительных рубашек применялись и в России в саратовской тюрьме. Рубашка затягивалась на спине завязками туго-натуго. Заключенный был сдавлен, задыхался. Правда, в петербургских тюрьмах эти пытки не применялись.)

Говорят, на свете бывают не только талантливые писатели, но и талантливые читатели. Петр Арианович, несомненно, был таким талантливым читателем. И без преувеличения можно сказать, что книги, «перечитанные» им в заточении, повторяем, со строгим отбором, вернули ему душевное здоровье и силы…

Глава пятая Спасай меня, о разум мой!

Но все это было не то, не то! Петр Арианович томился по привычному умственному труду, целенаправленному, активному.

Все чаще возвращался он мыслями к прерванной на середине научной работе. Ему начала сниться по ночам его рукопись. Он любовно перелистывал ее, подравнивал и расправлял страницы, вносил на полях поправки и дополнения.

Сон начинался всегда одинаково. Петр Арианович видел себя за письменным столом, лампа под абажуром бросала круг света на бумагу, целые абзацы оживали перед глазами. Сдерживая нетерпение, он тщательно чинил карандаш, нарезал аккуратные четвертушки бумаги. Слева укладывал черновик, наброски, справа — отшлифованный уже беловик, заботливо сколотый скрепками. Подготовка к работе и сам процесс писания доставляли Петру Ариановичу неописуемое наслаждение.

Каждый раз, однако, сон заканчивался плохо. Под окном скрипел снег, слышны были приближающиеся шаги, тяжелые, уверенные. И тогда страницы падали из рук и разлетались по воздуху.

Ну что ж! Хватит причитать по этому поводу! Нужно воспользоваться вынужденной паузой в своей подпольной революционной деятельности и возобновить прерванную научную деятельность.

Революция не за горами, ни на секунду нельзя забывать об этом. Уж если питерские рабочие летом 1914-го начали воздвигать баррикады на улицах, то, стало быть, пролетарской революции в России недолго ждать. Она назрела. Она неотвратима, как восход солнца после ночи!

Когда он, Ветлугин вернется в Питер, то вернется туда не с пустыми руками. Это будет его вклад в переустройство новой, социалистической России.

Как ученого Петра Ариановича характеризовал не только широкий круг интересов. Вот что очень существенно: он решал те или иные географические проблемы всегда сугубо утилитарно, связывая их решение с насущно важными отраслями народного хозяйства.

Пример. В результате анализа дрейфа льдов, обнаружив остров или группу островов в северо-восточном углу Восточно-Сибирского моря, он сразу же начал прикидывать: для какого конкретно-полезного дела приспособить эти острова?

Такое «дело» нашлось для них. В ту пору (десятые годы двадцатого столетия) русские ученые ломали голову над проблемой освоения Северного морского пути. Товарищ Петра Ариановича по партии Русанов пропал без вести, пытаясь проплыть на восток вдоль побережья Сибири. Несомненно, подобные попытки будут повторяться и далее, пока не увенчаются успехом. Тут-то — очень кстати — выступят из тумана острова, открытые Петром Ариановичем. Они станут своеобразным перевалочным пунктом. На них расположат метеостанцию, которая будет предсказывать погоду для мореходов на этом конечном, самом трудном отрезке пути.

Судьба забросила Петра Ариановича в Туркестанский край. Значит, его должна заинтересовать, увлечь самая важная географическая проблема этого края. Важнее орошения для Средней Азии ничего нет. Итак, орошение…

В стихах у поэта Дмитриева (начало прошлого века) есть проникновенная, видимо из глубины душ вырвавшаяся, строка: «Спасай меня, о гений мой!».

Петр Арианович мог бы сказать так и о себе — с одной поправкой: не гений, конечно, просто разум, «Спасай меня, о разум мой!».

Когда-то Петр Арианович интересовался проблемой орошения Туркестана и проштудировал уйму литературы об этом. Еще тогда, на воле, забрезжила у него одна идея. Не удалось, к сожалению, до конца доработать ее — захлестнули хлопотливые революционные дела.

Теперь, в этой деревеньке, выдалось неожиданное свободное время — в неволе свободное. И пора было извлечь полузабытую идею из обширных запасников памяти.

Как все географы, Петр Арианович умел мыслить картографически. Он окидывал взглядом пять областей края: Закаспийскую, Сырдарьинскую, Семиреченскую, Самаркандскую и Ферганскую с вкрапленными в середину Хивинским и Бухарским ханствами, находящимися в вассальной зависимости от Российской империи. Ученый как бы в раздумье медленно парил над ними, охватывая взглядом одновременно тысячеверстные пространства, целый особый материк (так иногда называют Среднюю Азию — материк в материке), от ярко-синего, словно сапфир, Аральского озера до белых снежных громад Тянь-Шаня и Памира. Между ними все было желто и буро. Лишь узенькие зеленые полоски протянулись вдоль рек: Амударьи, Сырдарьи, Чу, Или. Таков был Туркестанский край в цвете. И такова была суть его — море песков и полынных степей.