Дарвиновская революция - [5]

Избавление от устоявшихся взглядов и старой картины мира было делом нелегким. Для нас, например, ископаемые являются очевидным свидетельством того, что возраст Земли весьма и весьма солиден. Но для нас это очевидно только потому, что для нас ископаемые – это останки некогда живших и давно умерших организмов. А вот неоплатоник в эпоху Ренессанса счел бы куда более естественным трактовать ископаемые останки как проявление форм в неорганическом мире, а живые организмы – как проявление форм в органическом мире (Радвик, 1972, гл. 1). Характерным для такой трактовки является отсутствие прямой связи между ископаемыми и некогда жившими организмами, и только после десятилетий острых дебатов в научном мире наконец возобладала другая точка зрения. Не следует сбрасывать со счетов и Библию: ее влияние на умы людей было так велико́, что его удалось более или менее поколебать только к концу XVII века, хотя в той же Британии, например, Библия и в XVIII веке оставалась основным руководством по жизни, главным образом благодаря евангельскому учению, активно распространявшемуся преподобным Джоном Уэсли. Ведущим фактором жизни оставалась Библия и в XIX веке.

Как бы то ни было, но к концу XVIII – началу XIX века теория органической эволюции пусть и не стала привычной или, по крайней мере, общепринятой, но зато и не казалась более абсолютно новой. Одной из самых популярных теорий того времени (мы ее рассмотрим чуть позже) являлась теория деда Чарльза Дарвина – Эразма Дарвина. Бесспорно, однако, что все предшествующие теории, касавшиеся вопроса происхождения органических видов, поблекли перед систематической эволюционной атакой, предпринятой французским биологом Жаном Батистом Ламарком.

Ламарк и органический эволюционизм

Томас Кун (1970) как-то пророчески заметил, что ученый, сделавший в науке новаторское открытие, порывающее с прошлым и открывающее новые плодотворные области научного исследования, – это, как правило, довольно молодой человек. И это далеко не случайно: ученый-новатор должен схватывать основы научных достижений прошлого, остро ощущая стоящие перед ним проблемы, но не должен при этом ни эмоционально, ни интеллектуально быть связанным с прошлым – тем, например, что он и сам внес значительный вклад в устоявшиеся теории. Несомненно, что молодой человек в большей мере, чем кто-либо другой, отвечает подобному критерию, поэтому когда мы перейдем к рассмотрению деятельности Чарльза Дарвина и его трудов, мы увидим, что он является образцом подобного критерия, предъявляемого к ученому, и служит примером его логического обоснования.

Однако Ламарк является здесь исключением. Хотя он как эволюционист не был особо великим новатором в этой области и хотя его эволюционизм нес в себе элементы, заимствованные им у предшественников, его вступление на путь эволюционизма, как это очевидно, не было связано ни с феноменом молодости, ни с длительным процессом ранних, пусть и ярких, начинаний, но было событием, внезапно вторгшимся в его жизнь на 56-м году жизни. Практически до конца XVIII века Ламарк был полностью согласен с тем, что организмы и создаваемые ими видовые образования остаются по сути неизменными с момента первого их появления. Но затем между 1799 и 1800 годами он неожиданно изменил свою позицию и обратился к диаметрально ей противоположной, заявив, что организмы постоянно эволюционируют и что эта эволюция непрерывно подпитывается все новыми организмами там, где из неорганической материи спонтанно возникает жизнь.

Мы не обладаем достаточно обширным материалом, который помог бы нам установить, каким путем Ламарк пришел к эволюционизму. (Более подробные сведения, касающиеся его жизни и трудов, смотрите в следующих источниках: Буркхардт, 1970, 1972, 1977; Рассел, 1916; Ходж, 1971; Мейр, 1972.) Но умелая исследовательская работа, проведенная современными учеными, позволяет с непреложностью установить, что главной причиной, приведшей Ламарка на этот путь, была страсть к систематизации беспозвоночных животных. (см. Буркхардт, 1977, гл. 5). В 1793 году он занял должность заведующего отделом насекомых, червей и микроскопических животных в парижском Музее естествознания. Это было благодатное время для специалиста такого уровня, ибо в течение этого десятилетия коллекции музея пополнялись невиданными темпами и за счет научных экспедиций, отправлявшихся в неизведанные районы Земли в поисках неведомых животных, и за счет опустошения других музеев Европы, поскольку французские ученые шли следом за победоносной французской армией, прибирая к своим рукам все, что только можно. Таким образом, имея в своем распоряжении целый тематический отдел и все необходимые средства, Ламарк вдруг задался целью ответить на вопрос, представлявший огромный интерес и особую важность для всего научного сообщества: все ли виды организмов существовали неопределенно долгое время или, как было установлено на основе сравнения живых и ископаемых форм, некоторые виды организмов в конечном счете оказались вымершими? Ламарк находился в особо выигрышном положении для ответа на этот вопрос, поскольку огромная музейная коллекция раковин давала ему прекрасную возможность для изучения интересующего его предмета, а именно: имеются ли у ископаемых раковин живые сородичи?