Дарвин и Гексли - [99]

Время пожалования докторской мантии было точно выверено черепашьим шагом общественного мнения: отныне, где бы Чарлз ни появлялся, на плечах его невидимо покоилась алая мантия славы. Когда он пришел послушать лекцию Бердона-Сандерсона о движении у растений и животных, его встретили рукоплесканиями и с помпой усадили подле председателя. В этом согбенном седобородом старце с косматыми бровями и страдальческой складкой над ясными, правдивыми глазами люди видели бессмертного гения, который вскоре покинет суету земной юдоли.

В 1879 году Чарлз, с присущим ему чувством сыновнего долга, вырезал еще одну голову на тотемном шесте своего рода. Выполненное в строго викторианском вкусе, изваяние это назначено было правдиво представить деда Эразма. Незадолго до того на Чарлза произвела сильное впечатление посвященная Эразму статья Эрнста Краузе в немецком журнале «Космос». Как знать, а вдруг нечего так уж стыдиться головокружительных Эразмовых умопостроений? Чарлз решил, что нужно издать статью Краузе на английском языке, и, находя научные занятия все более утомительными, взялся отдохновения ради написать к ней биографическое введение. Стоит ли говорить, что очень скоро введение переросло сам очерк.

В это время Эразма, пожалуй, лучше всего знали по сноске в «Историческом очерке», предпосланном «Происхождению видов». Чарлзу же, по-видимому, представлялось, что он больше известен по жизнеописанию, принадлежавшему мстительному перу дедовой современницы, мисс Анны Сьюорд, которая по вине деда Эразма так и не стала миссис Дарвин и в отплату за это тайное злодейство создала образ чудовища, способного на столь непростительное пренебрежение. Подобрав по старым семейным бумагам и письмам необходимые доказательства, Чарлз предпринял попытку «опровергнуть клеветнические измышления мисс Сьюорд». Но, естественно, опровергая клеветнические измышления, живого — или хотя бы достоверного — портрета не нарисуешь. Да и измышления-то, сказать по совести, опровергнуть было трудновато.

— Как ее девичья фамилия, вы не знаете? — спросил он как-то у Гукера про некую даму. — Подозреваю, что она доводится внучкой доктору Дарвину, автору «Зоономии»; у него было несколько внебрачных дочерей, их воспитывали как благородных девиц.

Чередуя благоразумно отобранные цитаты с еще более благоразумными умолчаниями, Чарлз ухитрился пускай не воскресить деда, но хотя бы создать в высшей степени поучительный его образ. Эрудит и поклонник прекрасного пола, блестящий ценитель искусств и кабинетный философ стал тем, кем он и был отчасти: ученым мужем, гуманистом, славно послужившим на благо рода человеческого.

Все дарвиновское семейство к «Эразму» отнеслось с сомнением. Чарлз урезывал, переделывал, терзался, но напрасно. Все ждали недоброго, и на сей раз мрачные предчувствия оправдались. Не разошлось и тысячи экземпляров.

Книжечка не имела успеха, но это бы еще полбеды. С нею вышла еще одна незадача. Сэмюэл Батлер — человек, который с детства копил в себе ощущение несправедливой обиды и полжизни выявлял злые козни давних недоброжелателей, — едва взглянув на статью Краузе, усмотрел в ней коварно замаскированный выпад против собственной персоны. Больше того, он увидел, что вся научная деятельность Чарлза — сплошной грабеж под личиной благопристойности, систематическая кража идей у Эразма Дарвина, Бюффона, Ламарка. Закрывать глаза на подобные бесчинства было не в правилах Батлера. Скрепя сердце, но исполненный решимости, он не прекращал свои нападки до тех пор, пока не обратил на себя внимание современников, выказав несомненную способность чернить людей. Он был подозрителен, придирчив, бдителен, остер, изворотлив и уклончив. Он также обладал отличающим сатирика умением правдоподобно изображать свои жертвы злодеями, вполне заслуживающими беспощадность его пера. Чарлз Дарвин из «Случайности или хитрости» без труда заставит читателя воспылать самым праведным негодованием.

Ссора Батлера с Дарвином не случайность. В начале 60-х годов; молодым еще человеком, Батлер нажил скромное состояние в Австралии, занимаясь там овцеводством, а в Новой Зеландии он напал на идею, определившую всю его жизнь. Идеей этой была эволюция, и нашел он ее в «Происхождении видов». На теорию естественного отбора он почти не обратил внимания. Его пленила мысль о том, что живые существа растут, развиваются, совершенствуются. И он — что очень показательно — принялся экспериментировать с понятиями, как ученый экспериментирует с морскими свинками или со сморщенными горошинами. Сначала он предположил, что человек подобен машине. Предположение оказалось не ахти как увлекательно и плодотворно. Тогда он стал рассматривать машину как живое существо. Дело сразу пошло куда веселей, и вскоре он уже поместил краткий очерк в новозеландской газете. Но, несмотря на все свое искусство убедительно изображать все, что угодно, Батлер как-то не сумел окончательно уверить самого себя в том, что механизмы живые. Поэтому он обратился к более умеренному и, пожалуй, созвучному Ламарку взгляду, что машины — это добавочные, съемные органы, которые смастерили для себя люди, и поместил в газете новый очерк.