Дарий Великий не в порядке - [25]

Это означает «простите». Или «извините меня».

Как я уже говорил, фарси – язык, очень чувствительный к контексту.

Я помог Сухрабу донести шланг до Бабу, и дедушка затащил несколько его витков на крышу. Сухраб стоял у основания приставной лестницы, поставив левую ногу на нижнюю перекладину.

– Ты любишь инжир, Дариуш?

– Ну…

Любовь к инжиру не была одной из персидских черт, передавшихся мне по наследству.

Все Настоящие, Нечастичные Персы любят инжир.

А мне этот фрукт кажется подозрительным. Я как-то случайно вычитал, что цветки инжира опыляют маленькие осы, которые забираются внутрь, сношаются и там же погибают. С тех пор я не могу избавиться от мысли, что однажды, откусив кусочек инжира, я проглочу двух дохлых ос.

– Твой дедушка выращивает лучшие фиги в Йезде, – сказал Сухраб, но потом пожал плечами. – Правда, они созреют только летом.

– Дариуш-джан, – крикнул Бабу с крыши и махнул рукой в направлении сарая. – Пожалуйста, включи воду.

– Хорошо.

Шланг немного протекал, так что я приладил его как можно крепче, а потом подошел к Сухрабу, и мы стали наблюдать за Бабу. Пошатываясь, тот передвигался по крыше и опрыскивал сверху свои фиговые деревья, как будто это была самая безопасная и разумная техника в мире.

Сухраб сощурился и посмотрел на меня.

– Расслабься, Дариуш. Он это каждую неделю делает.

Это только сильнее меня обеспокоило.

У меня сбивалось дыхание, когда Бабу подходил к краю крыши и наклонялся, чтобы достать до самых дальних листьев фиговых деревьев.

Я тоже встал на нижнюю перекладину лестницы и спросил у Сухраба:

– Ему обязательно так делать?

– Думаю, нет.

– Так что, просто будем наблюдать, пока он не закончит?

– Да.

– Ладно.

Взгляд с голопалубы

Целых десять минут Бабу поливал из шланга густые кроны фиговых деревьев, расхаживая туда-сюда по крыше. Он удержался наверху, но однажды был очень близок к падению, когда склонился вниз и крикнул, чтобы я закрыл кран. На том месте, где шланг, несмотря на все мои усилия, пропускал воду, земля в сарае пахла влажной глиной. Я пошевелил пальцами ног в прохладной воде.

Когда Бабу наконец стал спускаться, Сухраб держал лестницу. Дедушка вручил Сухрабу шланг и махнул мне рукой, пока сосед с трудом потащил шланг обратно в сарай.

– Привет, Дариуш-джан. – Дед сжал мои плечи сильными ладонями, так и оставшись стоять на расстоянии вытянутой руки. Его руки были мокрыми, а кожа на ладонях так огрубела, что это нельзя было не почувствовать даже сквозь хлопок рубашки. – Добро пожаловать в Йезд.

Я почему-то думал, что Бабу обнимет меня. Так был в этом уверен, на самом деле, что даже начал к нему наклоняться. Но дед вцепился в меня и продолжал осматривать с ног до головы.

– А ты высокий. Как твой папа. Не в мать пошел.

– Да. Э… – Я выпрямился, потому что в ожидании объятия, которому, кажется, не суждено было произойти, немного сгорбился. Брови Бабу дрогнули, но улыбки не последовало.

Это была не совсем улыбка.

– Спасибо. Мерси. За то, что нас пригласили.

– Я рад, что вы приехали. – Бабу отпустил меня и помахал Сухрабу. – Это Сухраб. – Он указал на мальчика, сражавшегося со шлангом. – Живет неподалеку на нашей улице.

– Да.

– Хороший парень. Очень даже. Вам обязательно нужно подружиться.

Раньше мне никогда не отдавали приказы, с кем подружиться, а с кем нет.

Я посмотрел на Сухраба, который сощурился и покачал головой.

У меня горели уши.

– Сухраб. Все в порядке. Оставь его.

– Ладно, ага Бахрами.

Бабу спросил Сухраба о чем-то на фарси, но я разобрал только слова «Маму» и robe, что означает «гранатовая патока».

Как я уже говорил, слова, связанные с едой, я обычно неплохо различаю.

– Конечно. Дариуш, хочешь со мной?

– Э… Куда?

– В магазин к его дяде, – сказал Бабу. – Иди с ним, дорогой.

– Хорошо.

– Пойдем, Дариуш, – сказал Сухраб.

Пока я завязывал шнурки на кедах, Бабу протянул Сухрабу несколько свернутых купюр. Мы вышли на улицу.

В солнечном свете Йезд буквально ослеплял. Мне пришлось какое-то время моргать, после чего я опять чихнул. В стороне от спасительной тени фиговых деревьев Бабу вся улица светилась белым, да так ярко, что я чувствовал, как мой зрительный нерв варится в собственном соку.

При свете дня (да и не в таком сонном состоянии, в каком я пребывал, когда мы только приехали) я смог оценить, что у каждого дома по соседству с домом Маму есть свой характер. Одни были поновее, другие – постарше; у одних соседей были большие сады, как у Бабу, у других за домом располагалась дополнительная площадка для парковки еще одной машины. Там были дома цвета хаки, бежевые дома и дома разных оттенков белого, а некоторые под воздействием времени стали казаться немного загорелыми.

Почти все машины, припаркованные на улице, а некоторые и колесом на обочине тротуара, были светлого цвета и какие-то угловатые. Таких моделей и марок я раньше никогда не видел.

Мне было интересно, откуда брались иранские машины.

Интересно, что об иранских машинах думал Стивен Келлнер, особенно в сравнении с его «ауди».

Я задумался, спит ли он еще. А если проснулся, сможем ли мы ладить друг с другом, как он того хотел.

Сухраб прочистил горло.

– Дариуш. – Он пнул камень с тротуара. – Как тебе Йезд?