Даринга: Выход за правила - [35]

— Ну, мы же не собираемся активно вмешиваться, — обезоруживающе улыбнулся Фенхель. — Из меня получился бы плохой проповедник. А вот мечта остаться здесь с экспедицией с Земли у меня определенно появилась.

— Хочешь насмешить богов — поделись с ними своими планами, — фыркнула Аурора.

— Планами не планами, а вот свои новые фото я тебе охотно покажу.

Антрополог увлекался голографической фотографией столь же страстно, сколь основной своей профессией, может, потому до сих пор не женился. Но поразмыслить об этом госпожа Бьяника не успела. Новые двери расходились еще тяжелее, чем предыдущие, гремел и лязгал механизм.

Трое вошли внутрь, и створки сомкнулись. Селестина погасила и сунула в держалку факел. Но и нужды в нем не было. Косые лучи солнца, проникая в проемы крыши, давали достаточно света для эльфийских чувствительных глаз. И даже для человеческих его бы хватило вполне. Голубовато-золотистые лучи делали воздух дымным, завершаясь где-то на уровне груди, заставляя рисунки гореть на зернистых стенах. Фенхель двинулся вдоль них, восторженно ахая, снимая все подряд. Аурора разглядела приподнятый к середине зала пол и тоже сдавленно ахнула: он представлял собой модель солнечной системы Даринги, но модель древнюю, где обитаемая планета была серединой мира. Местное солнце, другие планеты, ходящие по вытянутым орбитам луны…

Присев на корточки, госпожа Бьяника провела пальцами по кусочкам смальты, вделанным в пол, обозначающим эти самые орбиты. Ход других планет обозначали медные прутья, вдавленные в камень. Для лун — золото и черненое серебро. Для звезды — ярко начищенная, красноватая медь. Она бы давно позеленела даже в относительно сухом пещерном храме. Значит, кто-то заботился. Но чужого присутствия не ощущалось. Три ярких сияния, три жизни — они сами. Исключая мелких животных и растения.

Аурора подняла глаза:

— Это… прекрасно.

Ее чувства выдавал не только голос: сердцебиение и учащенное дыхание. Селестина медленно кивнула. И подошла к статуе в середине зала: массивной, грубой, купающейся в лучах света, падающего сквозь круглое отверстие над ее головой. Эта статуя сама была частью зала. Кто-то обработал опорный столб, придав ему мужские черты. Нагой, надежный, мужчина стоял, прикрыв глаза, держа в раскинутых ладонях то ли чаши весов, то ли луны: золотую и серебряную. Пустые чаши были слегка повернуты к наблюдателю, черненая перевесилась едва ли не до земли, и лицо статуи выражало усилие в попытке ее удержать, а мышцы бугрились на руке.

— Наши луны. Танцовщицы, — сказала ведьма. Подставила руки под исчерна-серебряный диск. Тот чуть приподнялся, и морщины на лбу статуи слегка разгладились. Будто ему сделалось легче держать груз. Аурора тщательно оглядела каменные руки: ни зазоров, ни намеков на механизм. Как у Селестины вышло хоть чуточку сдвинуть одну из них? Бьяника тоже подставила руки под край луны, нажала, но та осталась на месте.

Подбежал Фенхель, переполненный впечатлениями, точно озеро рыбками. Глаза даже через маску светились ярким зеленым огнем. Аурора приложила палец к губам. Но антрополог продолжал подпрыгивать и шептать:

— Там под каждой картиной надписи! Не надколотые таблички с законодательством и не долговые палочки! Ну хоть на минутку отойдите вы от этого мужика!

И решительно потянул начальство к стене, где под рисунками и барельефами вдавленным узором золотели острые буковки. Нёйд провела по ним рукой, и они отозвали высоким, затухающим звуком.

— Это «скана», у каждой свой голос. А я привела вас к себе домой.

Она опять подошла к центральной статуе и обняла мужчину с лунами за бедро.

— Информаторий, святилище, школа — все это будет верно. Мы становимся здесь собой, настоящими. Мы уходим и возвращаемся, неся в себе сладость меда и горечь полыни, выкладывая на стенах новую песню. Тридцать плясов назад вайпы принесли сюда мальчишку: жалкого, полуголого, отравленного стыдом и страхом.

Селестина откашлялась, словно охрипнув.

— И тогда полынь перевесила в первый раз.

— Это был епископ Трилл?

— Будущий, — ведьма кивнула. — Нёйд были добры к нему, но скукоженная душа продолжала бояться и ненавидеть свой дар. Вернее, свой-то он навидел, потому что тот позволял Триллу подняться к власти и мести. Но быть нагим перед другими он не хотел. И придумал себе Судию, отлив в него свои страх и ненависть.

— Такой сильный… э-э… ведьм? — неудачно пошутил Фенхель.

— Мы все сильны, — отозвалась Селестина. — Каждый человек рождается с даром любопытства и желания познавать мир. И менять его в лучшую сторону. Дар ВЕДАТЬ. И дар творить. Но у многих, постепенно, по многим причинам этот дар гаснет. Нёйд всегда очень мало. А Трилл осознанно решил его погасить почти у каждого, кроме себя. Присвоил себе право сохранять или отбирать. И пугать этим даром, будто он — это что-то постыдное. Будто магия — ужас и вред.

Фенхель уселся на постамент, привалившись спиной к ногам статуи:

— Погоди-погоди, я не все понимаю. Вайпа — это тот белый призрак, что в кустах стоял, когда госпожа Бьяника ночью гуляла по болоту? Та, что выходит к дождю. К похищенным младенцам она каким боком?