Дариен - [2]

Когда взошло солнце, жена и дочери плакали, стараясь не расчесывать нарывы на коже, онемевшие от страха, да и сами бледные, как покойницы. Элиас поцеловал их всех по очереди, и на губах у него остался соленый привкус блестящих капель пота.

Элиас надеялся, что чума заберет и его, и, пробудившись после недолгого сна, с облегчением обнаружил нарывы на собственной коже и влажный от пота лоб. Видя, что он тоже болен, жена зарыдала, но Элиас обнял ее вместе с обеими дочерями: комок переплетенных рук, слез и горя.

– Но что бы я стал делать один, любовь моя? Кроме тебя и девочек, у меня никого не осталось. Теперь и Джека нет в живых. У меня еще был шанс на счастливую жизнь, но его у меня отняли. Но я не буду один, Бет! Нет. Что бы ни ждало нас впереди, я вас не брошу. Да и не все ли равно, любовь моя? Мы отправимся за Джеком. Мы догоним его. Пойдем по его следам, куда бы они нас ни привели. Он будет рад вновь увидеть нас, ты же знаешь, как он будет рад. Его лицо и сейчас стоит у меня перед глазами.

С приходом темноты Элиас понял, что не может сидеть в полной тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием родных. Он поднялся с кресла и немного постоял у окна, глядя на залитую лунным светом дорогу.

В то время темнело рано, и таверна была еще открыта. Но Элиасу не хотелось ни эля, ни крепких напитков. Вдобавок у него не было ни монет, ни желания. Яркие огни и шумная толпа влекли его по иной причине.

Элиас понимал, что его вышвырнут на улицу или даже убьют, как только заметят пятна и нарывы на руках. Он скорчил гримасу, значит, так тому и быть, хотя зуд и сводил его с ума. Возможно, в глубине души Элиас хотел, чтобы его убили, хотя сам об этом не подозревал. Одни уходят, другие остаются. Так обстоят дела. Все знали, что хворь передается через прикосновение, но никто не понимал истинную природу чумы. Эпидемии случались и прежде.

Они расцветали летом и угасали в холодные месяцы, что приходили на смену жарким дням. В некотором роде эпидемии стали столь же обыденными, как смена времен года, хотя это мало чем могло утешить Элиаса.

Он повел плечами. Рубаха с рукавами и длинное пальто помогут спрятать отметины. Один нарыв вздулся на голове под волосами и еще один – прямо на кадыке. Элиас посмотрел на свое отражение в зеркале: его кожа напоминала карту с белыми островками посреди розового моря. Он покачал головой и застегнул рубаху до самого верха.

Охота шла гладко, особенно в темноте и на холоде. Элиас бродил по лесу и порой ловил оленя голыми руками – таков был его дар. Он никогда и ни с кем не делился секретами, хотя собирался передать их сыну, когда тот подрастет. От этой мысли на Элиаса накатила такая волна горя, что он уже не мог оставаться в доме. Он выбрал из зловонной кучи тряпья одежду поплотнее и закутался в нее, а на голову нахлобучил фетровую шляпу с изломанными полями, которые хорошо скрывали его лицо. Элиас не мог просто лечь и ждать смерти. В нем взыграло нетерпение – его давняя слабость.

А вот в городе знали лекарство от чумы. Народ рассказывал, что тамошние лекари могли даже мертвого поставить на ноги и заставить танцевать. Однако на такие чудеса требовалось столько монет, сколько простому деревенскому охотнику ни разу за всю жизнь не придется держать в руках.

Осенью Элиас забивал скотину на местных фермах и брал себе несколько почек да обрезков свиных щек в награду за труды. Или помогал рубить дрова в обмен на пару горшков меда. Когда в силки попадались песцы или рыжие лисицы, Элиас сохранял их шкуры, а потом разом продавал торговцу, что жил в двух милях вниз по реке.

Торговец расплачивался с Элиасом настоящими серебряными монетами.

Сам Элиас никогда не бывал в городе, но он знал, что там обитают ученые мужи всех сортов, которым наверняка под силу взнуздать смерть. За деньги, конечно, а не по доброте или из большой любви.

Это было понятно, и он не возражал. В мире людей никто никому ничего не должен. Благодаря этому закону Элиас и зарабатывал себе на пропитание.

Элиас держал свои драгоценные монеты в горшке на каминной полке, он хранил их на будущее, на те времена, когда уже не сможет охотиться по колено в снегу, когда его пальцы не смогут крепко сжимать нож. А может, он хранил их на тот случай, если утратит свой дар, как люди лишаются зрения или слуха.

Сунув руку в карман, Элиас ощупал кожаный мешочек, содержимое которого чуть раньше тем же днем он высыпал на стол и пересчитал. Возможно, долгие годы Элиас готовился именно к этому дню, сам того не ведая. Разум – удивительный и сложный зверь, медленный, глубокий, многослойный. Отец Элиаса говаривал, что иногда ему кажется, будто он ребенок, оседлавший огромного быка, и неизвестно, что у быка на уме.

Дюжина лет торговли мехами и мясом принесла свои плоды, и сейчас они легко уместились на ладони.

Но Элиас понимал, что даже этих бесценных серебряных монет ему не хватит. Лекари – люди зажиточные. А богачам нужно золото, кусочки мягкого металла с оттиском в виде профилей других богачей. Сам Элиас никогда не видел золота, но знал, что один золотой нобль отчего-то равен по стоимости двадцати серебряным. Тут имелось даже некое сходство с военными капитанами, которые приходили иногда по весне и набирали юношей себе в рекруты. Каждый капитан командовал двумя десятками человек, приказывал им, что делать и куда идти.