Дар над бездной отчаяния - [25]

Как-то раз во дворах подошёл к нему какой-то уголовный тип: «Откуда, земляк, родом?» – «Из Тифлиса». Тот глаза вытаращил: «Да ну!?» – «Вот те ну, дуги гну!». Георгий рассмеялся вслух, вспомнив, как босяк чесал в затылке: «Пошто ты стрижен наголо, не по-извозчичьему типу?» – «В солдатах был, в тифу в больнице обрили. Теперь вот с бестолочью воду в ступе толку». Босяк опять заскрёб затылок: «Видать, ты важнецкая птица. В солдатах служил, в Тифлисе в больнице лежал…». С тех пор кланялся…

И опять мысли по кругу возвратились к Петру-Даниле. Он тоже участвовал в этом их спектакле-трагедии, где так причудливо и жутко сошлись игра, жизнь, опасность и смерть. Пётр был одним из лучших и бесстрашных. Однажды готовил из химикатов динамит. Всех выгнал в другие комнаты. Помнится, он, Георгий, заглянул к нему за спичками и застыл на пороге. Пётр, подняв над столом кувшин, бледный как коленкор, лил воду в размешанный на столе желатин. Струя воды разбрызгивала в стороны взрывчатую массу. Желатинные брызги попали на бедро и плечо и тут же взорвались. Как оказалось, Пётр, размешивая желатин, увидел вдруг, как смесь начала разлагаться. Через мгновенье должен был последовать страшный взрыв. Струей воды из кувшина он успел разбрызгать взрывчатку, хоть сам и получил ожоги…

Тогда все считали за честь стать метальщиками. То есть метнуть бомбу в «объект». После взрыва, на куски разорвавшего генерала и убившего метальщика, Пётр оказался рядом. В случае неудачи товарища он должен был бросить вторую бомбу. Взрывом убило двух прохожих и оторвало ноги мальчику. Пётр видел, как этот мальчик в состоянии болевого шока, лёжа на земле, держал свою оторванную ножку в руках и кричал: «Дяденьки, дяденьки, привяжите мне её оборочкой».

С того дня Пётр замкнулся, перестал разговаривать. Видели его пьяным, без шапки, и в кабаке, и в церкви на коленях перед иконой святого Пантелеймона.

А потом он исчез вовсе. А куда, не знали и мать с отцом. В их эсеровской среде было о нём много суждений, большей частью недобрых. Георгий всегда бесстрашно и жарко его защищал и даже раз ударил человека, назвавшего Петра предателем. И вот эта встреча. Как можно святое дело борьбы со злом променять на «дощечку с иконкой», – недоумевал Георгий. Но в разговоре Пётр-Данила являл не показушную – глубинную душевную правоту. Каждое слово его звучало искренне и весомо, огранённое иной, не понятной ему, Георгию, верой. И хотя разговоры Данилы о внутреннем звере в человеке, которого можно смирить только постом, молитвой и покаянием, Георгий назвал про себя рецептом «Как прочистить желудок», после разговора с ним он впервые усомнился в своей правоте. Ну свергнут они тиранию. Введут демократическое правление, расцветёт народовластие. А зверь-то в человеке всё равно останется…

Георгий вдруг почувствовал, как лошади остановились.

– Барин, барин, поглядите, – шёпотом позвал ямщик.

Георгий высунулся из возка, зажмурился от блескучего снега.

– Глядите, глядите, как они умственно, с двух сторон. Вон, вон, где кусты.

Георгий, сощурясь, вгляделся в степь, куда указывал кнутовищем ямщик. Сперва он увидел бродивший по полю табунок косуль. Живыми рыжими пятнами козы высвечивались на девственно-белом снегу. Копытцами теребили снег, докапывались до озимых. Становились на колени, рвали ростки ржи. Георгий повёл глазами и у него ёкнуло сердце. Лощинкой, след в след, бежала невидимая козами волчья стая, голов в семь. Скоро они скрылись из глаз в черневшем обтаявшей кручей овражке.

– Вон туда поглядите, – загоревшимися азартом глазами ямщик повёл в другую сторону. Георгий повернул голову. Прямо на табунок, угнув лобастые головы, не спеша, рысили два волка.

– Живорезы, у-у-мные, – голос ямщика дрогнул в восхищении. – Энти в овраге ждут, а эти на них нагоняют, почикают щас.

С бугра, где они остановились, было видно, как на ладони. Косули, углядев волков, крупными скачками запрыгали к чёрной полоске оврага. Видно было, как они, опускаясь после каждого прыжка, передними копытами глубоко проваливались, тыкались мордочками в снег. Сверкали на солнце белые зеркальца задков. Георгий залюбовался их грациозными балетными прыжками. Два волка, волоча по снегу полена[6], всё так же неспешно трусили следом.

На козлах возка задышливо, будто при беге, сопел ямщик:

– Живорезы, хитрые!

Когда до оврага оставалось подать рукой, остальные звери разом вымахнули из-под обрыва. Козы кинулись врассыпную. Георгий видел, как одну замешкавшуюся косулю волк ударил грудью, опрокинул в снег, насел сверху… Вожак стада метнулся к буграм, где было меньше снега и легче было уйти от погони. Два волка припустили за косулей, устремившейся в сторону дороги.

– Гони наперерез, – велел Георгий.

– Не погоню, барин. Ну, как на лошадей кинутся. Георгий достал револьвер:

– Сказал, гони!

– Тогда оно, конечно. Само собой. – Загораясь азартом погони, ямщик выпрастал кнут. – Айда, залётные!

Коза вязла в глубоком снегу. Волки, топыря лапы, не проваливались, настигали. Ямщик, видя, что не поспевает наперерез, охаживал лошадей кнутом. Настигая добычу, волки не обращали внимания на мчавшихся вблизи лошадей. На взгорке, у самой дороги, саженях в пятидесяти от тройки, один из волков цапнул косулю за зад. Она с маху осела в снег. Другой зверь прыгнул на неё сбоку. Забились, взвихривая снежную пыль. Подскакав совсем близко, ямщик осадил лошадей, повернул к Георгию страшное, с выпученными глазами лицо. Георгий, выпроставшись из возка, принялся стрелять в вихрившийся снежный фонтан, в котором взмётывались то козьи копыта, то волчьи хвосты и оскаленные пасти. Где-то на четвёртом выстреле один из зверей отпрыгнул в сторону, согнулся и, визжа, стал грызть свой бок. Другой волк на махах полетел прочь. Извалянная в снегу косуля, вся дрожа, выползла из сугроба, захромала через дорогу. Георгий вылез из возка, раненый волк жёг человека глазами, скалился. Георгий в упор выпустил в него все пули, зверь уронил голову, потянулся задними в репьях лапами. Ямщик приторочил волка сзади возка. Лошади, чуя волчий дух, полетели во весь мах.