Дар Астарты - [175]
Жак Сезанн
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Маркиз де ла Шасне тщательно складывал обрывки письма, которые он нашел на полу в гостиной — и вот что он прочел:
«Реш. пол. пер. бес.»
Он сразу понял эти каббалистические слова, написанные его женой, и ему стало ясно то, что с некоторых пор происходило в замке; слова означали, несомненно, следующее:
«Решено в половине первого, в беседке».
Итак, его жена назначала свидание гостившему у них капитану де Кавальону… Так вот почему маркиза выбрала себе самые отдаленные комнаты в замке… Таков был эпилог его женитьбы по любви.
Ла Шасне почувствовал себя униженным, мелькнула мысль о мести…
Между тем, приближался час обеда; маркиз пошел переодеться.
К обеду собрались все гостившие в замке, было шумно, весело. Капитан де Кавальон был в ударе и много острил; маркиза оживленно ему отвечала; их лица были радостны, они наслаждались жизнью и любовью.
Случайно кто-то заговорил о нашумевшем недавно процессе, стали вспоминать всевозможные романтические истории.
— Один из моих предков, — рассказывал капитан де Кавальон, уморил голодом в башне изменившую ему жену…
— А мой прадед, — говорил маркиз, — заколол шпагой жену и ее любовника!
— Перестаньте вспоминать такие ужасы, — просила маркиза, — слава Богу, те жестокие времена миновали…
Завязался спор, одни защищали жен, другие мужей. Маркиз злорадно улыбался про себя: он решил мстить сегодня же.
Около 11 часов все разошлись по своим комнатам. Маркиз сошел в сад, позвал сторожа и приказал:
— Жюль, через два часа спустите собак с цепи.
— Но, барин, ведь эти доги никого не признают, кроме меня, ночь так темна, они могут разорвать человека…
— Разве вы не слышали, что в окрестностях появилось много бродяг?
— Слушаю, барин, через два часа я спущу собак.
Де ла Шасне ходил задумчиво около замка; была чудная июньская ночь, настоящая ночь любви. Благоухали цветы, а ему сквозь аромат мерещился запах крови… Не для мнимых бродяг приказал он спустить догов, тех самых догов, которых маркиза прислала осенью из Парижа…
Шасне поднялся к себе, взял револьвер, затем уселся в темном углу у одного из подъездов. Можно будет наблюдать и быть незамеченным.
После двенадцати послышались где-то шаги, очевидно, шли по коридору, потом скрипнула лестница; вскоре дверь отворилась и капитан де Кавальон быстро направился в темную аллею.
Через четверть часа таким же путем и по тому же направлению проскользнула маркиза… Кругом тихо… темно…
До беседки было не больше двух сажен и ночью должно бы было доноситься малейшее движение, звуки, а между тем, все тихо…
Вдруг маркиз подумал: а что, если Жюль не спустил собак? Он побежал к будкам — пусто. Тогда маркиз начал осторожно пробираться к беседке; приближаясь, он услышал ворчание собак и голос капитана, успокаивающий их:
— Пэджи, Кэтти, замолчите же, так-то вы слушаетесь старого хозяина!
Затем де Кавальон шутливо обратился к маркизе:
— А я-то старался дать им хорошее воспитание!
Маркиз понял: собаки были подарены капитаном, а вовсе не куплены…
Теперь они узнали своего владельца и радостно его приветствовали.
Положение де ла Шасне становилось ужасным.
Маркиза говорила капитану:
— Послушайте, Поль, я боюсь… Наверное, где-нибудь поблизости мой муж. Я предчувствую что-то недоброе…
— Да, да, это я! — закричал маркиз. — Вам не удастся бежать.
И в полутьме беседки он старался различить их тени, направлял револьвер, он прицелился…
— Негодяй! — вскрикнул капитан.
В одно мгновение Пэджи кинулся на маркиза и повалил его, на помощь бросилась и Кэтти. Несчастный ла Шасне застонал, конвульсивно поднялся — упал, кровь хлынула изо рта: доги перегрызли ему горло. Маркиз был мертв.
Никто не узнал тайны этой ночи. Капитан де Кавальон уехал в Марокко, маркиза поселилась в монастыре. Прошел год… Любовь восторжествовала: капитан женился на маркизе де ла Шасне.
Вблизи Бордо продается усадьба Шасне с двумя громадными догами — прекрасными сторожами.
Пьер Лоти
ГОВЯДИНА
Посреди Индийского океана, скучным вечером, начинал уж стонать ветер.
Два бедных быка оставалось у нас из двенадцати, взятых из Сингапура, чтобы быть съеденными дорогой. Этих двух, последних, приберегали, так как переезд затянулся, препятствуемый неблагоприятным ветром.
Стояли они вдвоем — бедные, чахлые, исхудалые, жалкие, с кожей, уже потертой на выступах костей благодаря боковой качке. Уже много дней плыли они в этом несчастном положении, оборотясь спиной туда, назад, к своим пастбищам, куда никто не вернет их больше, коротко привязанные за рога один возле другого и покорно наклоняя головы всякий раз, как волна врывалась оросить их тела новым студеным душем. С потухшими взорами, они жевали вместе скверное сено, смоченное соленой водой, — животные, приговоренные к смерти, вычеркнутые заранее из числа живых существ, но обреченные страдать еще долго, прежде чем быть убитыми, — страдать от холода, толчков, отяжеления, неподвижности и страха…
Вечер, о котором я говорю, был особенно грустен. На море бывает много таких вечеров, когда грязные свинцовые облака тянутся по горизонту, где потухает день, когда ветер подымает свой голос и ночь обещает быть непокойной.
