Даосизм - [3]

.

Второй вопрос, который нам следует рассмотреть подробнее, касается «непосредственного типа опыта, доступного первозданному человечеству», или человеку «мира Традиции». Этот опыт Эвола иллюстрирует посредством традиционной «доктрины двух природ» – краеугольного камня всей онтологии «Восстания». Он пишет, что «существует физический порядок и порядок метафизический. Существует смертная природа и природа бессмертных. Существует высшее царство ‘бытия' и низшее – ‘становления'. Обобщая, можно сказать, что существует зримый и осязаемый мир, но прежде, по иную его сторону, существует незримый и неосязаемый мир, являющийся источником, принципом и истинной жизнью первого».[19]

В этом укоренено главное различие между «миром Традиции» и «современным миром». Последний – сущностно посюсторонен и материалистичен; он отвергает фундаментальную причинность за пределами осязаемого. Для человека «мира Традиции», напротив, «незримое» «столь же и даже более реально, чем данные физических органов чувств».[20] Он воспринимал «иной» мир не менее остро, чем «насущно данный» и эти «две природы» находились в постоянной взаимосвязи. Как указывает Эвола, «человек Традиции» знал пути из одного мира в другой – как к «падению», так и «освобождению».

Эта взаимосвязь «небесного» и «земного» в мысли барона выражена в концепции «имманентизации трансцендентного», которую он, в числе прочих источников, усматривает в Дао дэ цзин. Физическое и сверхфизическое являются двумя неразрывными частями бытия-целого; индивид находится в постоянном взаимодействии с этими «мирами», и ведёт свою жизнь сообразно подобному восприятию, которое «первозданному человеку», «человеку Традиции», было тотально открыто. Человек современного мира, укоренённый в материальном, практически лишён подобного мироощущения, однако обращение к таким текстам, как Дао дэ цзин, может «напомнить» ему о подлинном, живом порядке вещей.

Наконец, третий вопрос касается «принципиального отличия ‘мистицизма и веры'» от «магической бесстрастности и ‘вей-у-вей'». В «мире Традиции», описанном Эволой в «Восстании», соприкосновение с сакральным осуществлялось, в первую очередь, путём бесстрастного следования «божественной технике», заключённой в обрядах. Духовность «мира Традиции» имела характер стабильности и постоянства, лишённого каких-либо эмоциональных элементов. Все явленные феномены бытия (в том числе – рождение и смерть) воспринимались как следствие причин высшего порядка, «магическое» воздействие на которые предполагалось посредством корректного исполнения обрядов.

Иная возможность воздействия заключается в технике аскезы, которой мы уже коснулись выше. В «Восстании» Эвола указывает, что «самоотречение проистекает из естественного отвращения к объектам, которые обычно являются привлекательными и желанными, то есть из того факта, что аскет стремится к чему-то такому, что мир обусловленного существования не может ему даровать. В этом случае к самоотречению ведёт естественное благородство желания, а не внешнее вмешательство, стремящееся грубо обуздать, подавить и умертвить способность желать. Эмоциональный момент, даже в своих наиболее чистых и благородных формах, встречается только на первых уровнях высшей формы аскезы; впоследствии он поглощается интеллектуальным огнём и незамутнённым великолепием чистого созерцания».[21] Результатом подобной техники является постижение необусловленности «Я», «раскрытие» бытия и «пробуждение», в результате которого «пробудившийся» (в даосизме – «Совершенный» или «настоящий человек») «превосходит как людей, так и богов».[22]

Довольно очевидно, что Эвола видит в даосизме именно подобную модель «магического действия», упоминаемую им в «Пути киновари», а именно – путь умонастроения, следование которому и соответствующая практика может привести к обретению подобного удивительного результата.

Противоположностью этого «магического» пути в системе мысли Эволы выступает религиозное восприятие сакрального, характерное для экзотеризма известных нам и поныне существующих культов. Подобное религиозное чувство укоренено в эмоциональном уповании и переживании, в постулировании строгого дуализма материального и духовного с неизменным презрением к материальному и желанием его «умертвить», «укротить», «обуздать». Более того, оно, как правило, воспринимает сакральное как внешнее индивиду, как объект обращения и послания, что также представляется итальянскому мыслителю искажением.

Другой объект эволианской критики – мистицизм, стремящийся к иной крайности, а именно – к тотальному растворению «Я» в «ином», иррациональном, смутном, неподвластном. Подобное сугубо внешнее (но – на иных основаниях) отношение к сакральному и к самому мирозданию Эвола также считает грубым искажением изначальной Традиции. Разумеется, ничто из этого не имеет отношения к духовной гармонии «первозданного человечества» – олимпийской, ясной и светлой.

Перечисленные три важных смысловых момента эволианской системы мысли имеют прямое отношение к даосизму, что мы можем также установить путём обращения к тексту соответствующего эссе барона. Эвола прямо указывает, что Лао-цзы, как и Конфуций, «черпали свою мудрость из общего источника, каковым является первоначальная традиция».