Дао Евсея Козлова - [7]

* * *

Читал «Копейку» и смеялся: «Петроградский градоначальник ввиду полученных им сведений о том, что в отделении банка «Юнгерн и Комп.», несмотря на запрещение пользоваться в разговорах с публикой и между собой немецким языком, последний является разговорным, и на нем даже ведется переписка, поручил участковому приставу полк. Келлерману (опять-таки Келлерману, не Петрову, не Сидорову) объявить 13 января дирекции банка в присутствии служащих и публики, что дальнейшее употребление немецкого языка для переговоров и переписки поведет к закрытию банка». С чем идет нешуточная борьба? С употреблением немецких слов. Банк, немецкий банк, имеет право быть и работать в столице Российской империи, а вот говорить по-немецки в нем нельзя, это преступление, за это надо строго наказать. А почему полковнику Келлерману еще не запретили носить фамилию предков, почему не велели ему переименоваться в какого-нибудь исконно русского Федулова? Зачем останавливаться, давайте вообще откажемся от всех немецких корней, от фамилий, имен, названий, да от всего немецкообразного. Это приблизит нашу победу. Может, мы вообще сразу окажемся победителями, как только не останется в России ни одного немецкого слова.

* * *

Произошло со мной сегодня событие, вроде бы незначащее совсем, а что-то, какой-то осадок остался, что-то маячит в мозгу, вопрос какой-то не сформулированный. Нынче отправился я навестить одного своего старого приятеля Кудимова, не виделись мы уже лет, пожалуй, пять или около того, а тут получил я от него телеграмму с просьбой навестить его, так как он болен. А живет он не близко, в Мартышкино.

Когда подъехал я на пролетке к Балтийскому вокзалу, увидал некую ажиотацию, люди вдруг массой сдвинулись ко входу в вокзал, крича и указывая туда руками. Я закрутил головой, встав в пролетке, что там может быть такого. От входа по площади повели людей в кожанках, человек семь, кажется, их окружал вооруженный конвой. Явно пленные, наверняка немцы, в коже обычно ходят авиаторы, они шли молча, озираясь по сторонам. Вокруг собралась и стала преследовать их толпа любопытствующих обывателей. Расплатившись с извозчиком, я уже вылез из экипажа, как тут меня окликнули: «Простите, сударь, пролетка свободна?» Обернувшись с тем, чтобы ответить утвердительно, я увидел высокого господина в шубе с воротником седого каракуля и в такой же шапке. Он приподнял трость, приглашая кого-то следовать за собой и глядя при этом выше моей головы: «Николай Евстахиевич, прошу сюда». Тотчас к нему подошел и стал садиться в пролетку сосед мой, капитан Лиферов. Меня он то ли не узнал, то ли не заметил, а может, счел ниже своего достоинства здороваться. Пока он усаживался, напарник придерживал его под локоток рукою в зеленой перчатке. Вот эта зеленая перчатка не дает мне покоя, зудит где-то в подкорке этакой навозной мухой. Не многие носят перчатки подобного цвета. Тот ли это человек, коего встретил я под Рождество возле своего дома, другой ли? Ведь лица его в первый раз я не разглядел. Но если он знаком со стариком Лиферовым, то вполне вероятно, что тогда шел от него. Хотя что в том такого.

* * *

Провел два дня в семье Вениамина Кудимова. Живет он с семейством очень стесненно. Две лучшие комнаты в доме они сдают жильцам, один из них доктор, другой путеец, для них жена Кудимова еще и готовит обеды. Сами ютятся в двух крошечных комнатушках, в одной – спальня, в другой – и столовая, и гостиная, и все, что угодно, здесь же было постелено мне на диване. Сын их, Павлуша, как зовут его родители, помещается в небольшом мезонине, уютном, но зимой там более чем прохладно. Дом в Мартышкино достался супруге Вениамина после смерти ее матери, ранее занимали они комнаты в доме Зверева у Кокушкина моста. Я не раз бывал у него в гостях. И сам он, и его жена Ксения Егоровна – люди гостеприимные и очень веселые. Устраивали вечера с гитарой и пением романсов. Даже сейчас, несмотря на очень, как я понял, скромные средства, принимали они меня с радостью. На обед была рыбная кулебяка, приготовленная самой хозяйкой, надо сказать, отменная. И после чая появилась гитара, и было спето несколько довоенных романсов, что, правда, вызвало, скорее, грусть, тоску по былым, не беззаботным, нет, но все-таки светлым дням.

Кудимов – человек, сам себя сделавший. Отец его был рабочим, кажется, токарем на Путиловском заводе, Вениамин обучался в ремесленных классах в училище цесаревича Николая, а когда там открыли отделение по оптике и часовому делу, окончил и его. Познакомились мы с ним, работая в оптической мастерской Урлауба, году, если не ошибаюсь, в 1905-ом, Кудимов был мастером, а я делопроизводителем в конторе. Некоторое время мы были дружны. Когда же я бросил работу, то и видеться мы перестали. По его словам, вскоре после начала войны он был призван ратником ополчения и оказался в обслуге воздушной эскадры Шидловского в деревне Стара Яблонна. Я не очень понял, где конкретно находится это место, могу только сказать, что это линия Северо-Западного фронта. Много рассказал он интересного и, к сожалению, печального про положение в эскадре, о бомбардировщиках и аэропланах, о «Ньюпорах» и «Муромцах», да не к тому речь.