Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо - [29]

Ну, так немцы… Серафим приказал сопровождавшим его солдатам раздеть немцев и голыми вытолкать их на мороз в метель. Минут через пять — ввести их назад в жарко натопленную избу. «Довольные такие вошли, благодарные. „Данке, — говорят, — данке“. К печке бочком подвигаются. Греются. А я их через пяток минут приказал из ведра водой холодной облить и обратно на мороз вытолкать. А потом — опять ввести в избу». Вскоре кожа у немцев начала лопаться, и из неё стала сочиться кровь. Особенно мучительным, по словам Серафима, было для них пребывание после мороза в жарко натопленной комнате. В конце концов вышедшие за ними из избы солдаты на смогли их отыскать. «Сгинули, сволочи, в метели. Поняли, гады, что им лучше замёрзнуть».

Подобных рассказов в его арсенале было множество. И сыпались они из него, как из рога изобилия. Вот только выпить ему нужно было предварительно. А так как мы были не единственными, кто навещал его в котельной, то Серафим практически не просыхал. И, думается мне, едва ли при таком образе жизни удалось ему дотянуть до семидесятых… Так неужели мятущаяся душа его вернулась в столь дорогие его сердцу сороковые? Хотя нет, почему душа? Ведь он был вполне материален. По крайней мере его оплеуха, равно как и толчки в спину не оставляли сомнений в этой материальности. И все-таки — это был он. У старшины, как и у нашего истопника, отсутствовала мочка правого уха.

Согласитесь, воспоминания о рассказах Серафима оптимизма мне прибавить не могли. К тому же непрекращающиеся стоны не давали сосредоточиться и действовали на меня достаточно угнетающе.

* * *

В коридоре послышались шаги. Идущий остановился у соседней двери. Некоторое время постоял молча. Затем раздался звук отодвигаемой щеколды и скрип давно не смазывавшихся петель. Стоны прекратились. Казалось, что мой сосед пытается затаиться в своей камере, стать маленьким и незаметным. Я представлял его, лежащего на пыльном цементном полу, затаив дыхание и ожидающего чего-то страшного. Вдруг — преисполненный животного страха крик: «Не-е-т!» — и снова тишина, временами прерываемая какими-то чавкающими звуками, подобными тем, что можно услышать, когда деревенский мальчишка с удовольствием ест большую сочную грушу. Буквально через полминуты снова возобновились стоны, и послышались шаги. Снова звук щеколды. Несколько шагов по коридору, и вот уже этот некто стоял, прислушиваясь, у моей двери. Я поднялся и начал осторожно пятиться в дальний угол клетушки. Увы, буквально через пару метров спина моя упёрлась в стену. Меж тем в коридоре чиркнули спичкой. Ага, видно, зажгли лампу — под дверью засветилась светлая подоска. Звякнула щеколда и дверь открылась. Передо мной стоял солдат с костлявым, абсолютно высохшим лицом. Меня поразил его взгляд — он жадно, как голодный, смотрел мне куда-то в область правого уха и почему-то облизывался. На заросшем щетиной подбородке качалась тёмная капля. Некоторое время мы молча стояли друг перед другом.

— Выходи! — наконец скомандовал он глухим голосом, отступая в сторону.

Когда я проходил мимо него, меня обдало волной неприятного, прямо-таки трупного запаха. Внезапно меня охватил неимоверный ужас. И причиной его было не оружие в руках солдата, а нечто иное, абсолютно непонятное, недоступное разуму и воспринимаемое моим «я» лишь на уровне инстинктов. Неизвестно каким чувством я ощущал исходящую от солдата опасность. И пока мы шли по коридору, я всё время чувствовал его присутствие у себя за спиной и чего-то со страхом ждал…

Лейтенант продолжал сидеть за столом. Штатский прислонился к притолоке у входной двери. На ящике удобно разместился старшина. У его ног лежал мой рюкзак, в который он по одной запихивал валявшиеся перед ним на полу вещи.

— Так где же остальные? — лейтенант начал беседу с уже ставшего традиционным вопроса.

— Повторяю — нас было двое. Где мой спутник, Равшан, не знаю.

— А где парашюты? Тоже не знаешь? Или знаешь, но предпочитаешь потчевать нас сказками об окончании войны?.. Что молчишь? И дальше намерен притворяться сумасшедшим?

— Я не сумасшедший.

— Ага, значит, не сумасшедший. А война всё-таки закончилась?

— Да.

— Ты, верно, сам себе кажешься очень изобретательным. Только знай, мы тут это уже не один раз проходили. Не ты первый. Хотя и год окончания вы все один и тот же называете. В одном лишь путаетесь — какой сейчас год на дворе… Так что ваше начальство не очень на легенды изобретательно. Даже надоело — все одно и то же долдонят: охота, отпуск, рыбалка, командировка и тому подобный бред. Но, в конечном счёте, почти все сознаются в своей шпионской деятельности. Так ведь, Серафим?

— Так точно, товарищ лейтенант! У нас с Клещом все как один сознаются. — и он подмигнул конвоировавшему меня солдату, — Очень они не любят почему-то с нами дело иметь. А потому и колются по-быстрому, гады, чтобы умереть спокойно. Исповедовавшись, так сказать, перед смертью. Так что чего с ним возиться. Давайте его нам. А уж мы порезвимся на славу. Разомнёмся, попразднуем. А то ведь давно нам никто не попадался.

— Помолчи, Серафим! — прервал его лейтенант. — Попридержи язык. Давай всё по правилам. По порядку. Сам знаешь, вначале должен быть допрос… Для меня… Времени нам всем хватит.