Мысль возвратила князя Даниила к разговору с сыном о Можайске. Отчего городом этим, что всего в полусотне верст от Москвы, почитай под боком у Московского княжества, смоленский князь владеет?
Распри с князем Святославом о Можайске Даниила не тревожили — в разговоре с Юрием высказал твердое убеждение: смоленский князь воевать с Москвой не осмелится, но как великий князь воспримет весть, что Москва Можайск захватила? Что другие князья о том скажут? Особенно опасался Даниил Александрович распрей, с тверским князем…
Не раз задумывался Даниил: умрет Андрей, кому хан ярлык на великое княжение передаст? Ведь Андрею уже на седьмой десяток перевалило.
Годы, годы, они неумолимы, и бег их стремителен. Давно ли он, Даниил, озорничал с новгородскими дворовыми мальчишками, гонял голубей, а ныне к полувеку ему подобралось. Обуреваемый всегда заботами, будто и не жил, в суете время пролетело.
При мысли, что Москва может с Тверью столкнуться за великое княжение, тревогой сжало сердце. Тверь сильна своим богатством и многолюдьем… Но и Москва с Переяславлем ей не уступят. Ныне у московского и тверского князей един недруг — великий князь, но коли смерть приберет Андрея, кто ведает, как жизнь пойдет? Не стали бы врагами Тверь с Москвой. Раздоры меж князьями тверскими и московскими многими бедами обернутся.
— Не доведи Бог такому случиться, — прошептал князь Даниил…
Час был ранний, когда Даниил пересек кремлевский двор, поднялся на угловую башню, что смотрела на верхнюю часть Великого посада и на Балчуг. По наплывному мосту ехал в город груженный свежим сеном воз. Хозяин вел коня за узду. Близилась осень, и люд запасался кормами для скота. Щелкая бичом, пастух гнал стадо на выпас. Поднимая пыль, шли коровы и козы. На торговой площади появился первый купец. Глаз у Даниила Александровича еще острый, видел, как торговый человек завозился с хитрыми замками. Лихие люди на Москве не переводятся, хоть князь Даниил и велел караулы усилить, улицы рогатками перегородить.
Зазвонили колокола по Москве. Из-за реки, от Серпуховских ворот, им отозвались со звонницы монастыря, какой поставил он, князь Даниил. Монастырь богатый, церковь каменная и часовня, кельи монахов и трапезная с хозяйственными постройками обнесены высоким бревенчатым забором.
Когда монастырь возводили, Даниил сказал архиепископу:
— Здесь покоиться моим мощам, когда Господь призовет меня…
Даниил не услышал, как на башню поднялся любимый сын Иван. Князь рассмеялся:
— Гляди-ко, лестница и не скрипнула. Легок у тебя шаг, сыне. А я ступаю грузно, доски подо мной плачут. Чего не спится?
— От долгого лежания бока болят. Ко всему, на заре голова ясная.
— И то так. Дед твой мало спал, говаривал: на том свете отосплюсь. Жаль, не довелось вам повидать его. Да что вам, я и то отцовскую руку редко чувствовал. Бывало, положит мне длань на голову, волосы пригладит. «Я, сыне, — скажет, — чад своих люблю, ан заботы государевы меня от вас отрывают…» А уж как Александра Ярославича детвора новгородская любила! Бывало, выйдет из собора, они его окружат, галдят. Александр Ярославич тут же посылал отрока на поварню за пряниками… Да что дети, люд, завидя князя, шумел: «Невский! Невский!»
Вздохнул:
— Такого почета, сыне, заслужить надобно.
На стенах караул сменился, на торгу народу прибавилось.
— Кремль обновить не грех, — заметил князь Даниил, — да скотница наша скудна, все выгребают татарове. Орда проклятая, ненасытная.
— Настанет час, отец, стены каменные возведем, неприступным Кремль сделаем.
— Дай Бог! На вас, сыновья, уповаю, на тебя, Иване, и на Юрия. — Повернулся: — Эй, сыне, гляди-кось, поварня чадит, Глафира стряпает. Чую я, сызнова каша у нее подгорит. Когда Матрена варит, зерно упреет, одно от другого отделяется. Ну да ладно, зато Глафирины щи ешь и есть хочется.
Они спустились с башни, направились к хоромам. В Успенской церкви створы дверей открыты, и внутри храма полумрак. На утренней службе в будний день люда мало, зато в воскресенье либо на праздники в церкви не протолкнуться…
С задней стороны княжьих хором взметнулась голубиная стая, закружила над Кремлем. Князь Даниил приостановился, голову задрал:
— Эко, кренделя выписывает. Ну-тко, Ваня, свистни.
Княжич Иван Даниилович пальцы в рот заложил, засвистел оглушительно. От голубятни откликнулись свистом.
— Охромей голубей пугает, — сказал Иван.
В палатах князь Даниил уединился до утренней трапезы. Неожиданно забилось сердце с перерывом, перехватило дыхание. Успел сесть. Откинулся к стене, долго ждал, пока отпустит. Только потом, отерев со лба пот, отправился завтракать.
Князь Даниил не забыл, как в детстве мать наставляла его: все в руце Божьей…
И он знал — вся жизнь человека в руке Божьей, от первого дыхания до последнего. Что свершилось и что свершится — все Господом уготовано. Не потому ли конец своего жизненного пути Даниил выжидал спокойно? Большего, чем предусмотрено Всевышним, человек не живет, была бы смерть легкой.
Не потому ли при каждом приступе Даниил мысленно просил Бога простить грехи, какие лежат на нем, князе Московском? Он знал — у него их много и за все понесет ответ.
