Даниил Галицкий - [3]

— А где же отец? Отец куда пошел? — крикнул он на Иванку.

Тот вскочил и попятился назад.

— Не ведаю. С утра здесь должен быть: князь-Романов тиун прибегал вчера и кричал вельми, чтоб мечи быстрее ковали. Отец сказал, что рано будет здесь. Я проснулся — его уже дома не было. Мыслил я, что здесь он, и сам сюда подался…

Слишком много неожиданностей посыпалось на Твердохлеба — грозящая Роксане опасность, челобитье Иванки и это подозрительное отсутствие Смеливца… Вчера сам звал сюда, а теперь его нет.

Твердохлеб вышел во двор. Ясное, золотистое утро расцветало над Галичем. Окропленная легким дождиком, земля отдыхала под ласковыми солнечными лучами. В утренней тишине радостно щебетали птицы. Струился чистый воздух. Но Твердохлебу показалось, будто он попал в глухой, темный угол, в котором нечем дышать. Он подошел к коновязи и тяжело опустился на толстое бревно, лежавшее в траве. «Роксану хочет забрать к себе боярин. Как же это так? Страшное слово — отнять!» — одна за другой проносились горькие думы. Иванко стоял за спиной у Твердохлеба и не знал, что сказать.

Молчание нарушил Смеливец. Он появился внезапно — выбежал из-за угла длинной клети, стоявшей на скрещении двух улиц.

— Ты тут, Твердохлеб? — запыхавшись, подбежал он к гостю и забыл даже поздороваться. — Давно пришел?

— Давно, — проворчал Твердохлеб и поднялся с бревна.

— Куда же ты? — забеспокоился Смеливец.

— Домой.

— А я так мыслил, что пойдем на пристань, туда, к Днестру, да послушаем, про что люди гуторят.

— Про что ж они гуторят?

— Есть новость. Видел я бояр Василия и Семена, они поехали к крепости. Потому я и задержался.

— Василий и Семен? Они же в походе с князем Романом.

— Были в походе. А теперь приехали. Умер Роман.

— С чего бы это?

— На ратном поле голову сложил.

— Что же теперь будет? Горько нам жить.

— И я так мыслю. И вам плохо в оселищах. Плохо и нам, горожанам, ковачам да каменщикам. Эх, погуляем, помянем князя! Мало пожил у нас, да вельми насолил боярам. — Смеливец сорвал шапку и ударил ею оземь. — А знаешь, зачем я звал тебя? Поговорить хочу с тобой. Может, убежим куда-нибудь на Понизье? А? Говорят, там вольготнее живется… А сегодня передумал — всюду одинаково. Эх, живем, как воробьи.

— Э, да ты уже браги отведал! — Только сейчас понял Твердохлеб, почему Смеливец так словоохотлив.

— Отведал. С горя выпил. Ногату разменял.

— Рано.

— Э, Твердохлеб! Как тут спокойным быть! В Галиче теперь буря поднимется, бока нам обломает. Эти бояре очень умные. Увидишь, что будет. А мне что плакать!.. Ох, будет!

— Увидите. Вам на Подгородье виднее, вы ближе к крепости живете, а мы — в оселище.

Беседа была прервана появлением всадников. Кузница Смеливца стояла на полпути между Днестром и крепостью, и Смеливцу все отсюда было видно.

— В крепость помчались, — кивнул он головой.

В крепости уже второй месяц царила тишина. Да и кому было нарушать покой, когда все войско во главе с Романом двинулось в поход. Осталось лишь человек двадцать дружинников, для охраны. На страже они стояли ночью, а днем спали или бражничали в укромном месте — на башнях неотлучно находилось лишь четверо. Редко кто заходил в крепость, стража не пускала сюда посторонних.

Жена Романа Мария начала томиться, затосковала без мужа. Хотя бы дети были постарше — поговорила бы с ними, но Даниилу пошел лишь пятый годик, а Васильку всего два скоро исполнится. Вот и сегодня — какое чудесное утро, а приходится быть в одиночестве. Металась одна в опочивальне, подушки жгли, словно раскаленное железо. Мария вышла в длинные сени, а оттуда по крутой лесенке поднялась на башню. Высоко взвилась эта башня над подворьем. Здесь никто не мешает Марии, потому и любит она башенную светелку больше всех своих хором. Часто, очень часто Роман садится на коня и мчится в поход — а где печаль развеешь, где наплачешься наедине, как не здесь: ведь никто не увидит. Так уж повелось, что мужчины сюда не ходят — женщины заняли эту светелку. Она уютная, круглая, нет в ней углов, как в гриднице или в княжеской палате. И широкие окна со всех сторон. Наверно, в этом тереме плакала когда-то Ярославна, прощаясь с родным Галичем и отъезжая в Новгород-Северский, чтобы стать женой князя Игоря.

Мария замечталась и вдруг вздрогнула — ее напугал колокол большого Успенского собора. Он басовито загудел, будто недовольный чем-то после длительного сна. А на подмогу ему подоспел надтреснутый голос колокола домашней княжеской церкви — звал к заутрене. И вот уже откликнулись все галицкие церкви и монастыри.

Сколько раз сидела Мария в этом тереме и любовалась Галичем. Далеко, к самому Днестру, протянулся город. Не раз говорил Роман: «Смотри, каков наш город! Вослед за Киевом и Новгородом разрастается».

В утреннем тумане едва-едва угадывался берег Днестра, на котором раскинулись большие и малые дома Подгородья и оселищ. А княжеский город-крепость на горе, с трех сторон речкой Луквой и притоком окаймлен; от воды круто гора возвышается. Только с юга нет реки. Там вырыты глубокие рвы и насыпаны могучие валы. Галич-город — надежная крепость, со всех сторон обнесен каменными стенами. Роман укрепил, сделал еще более высокими эти стены из серого камня, а сверху на них положены толстые дубовые бревна. Широки стены галицкие, и заборола на них крепкие — от вражеских стрел защищают. Днем и ночью на четырех башнях стража глаз не смыкает. Двое ворот в Галиче: одни — над рекой Луквой, а другие — на юге, там, где валы. Со стороны Подгородья через Лукву в город переброшен мост. Но он не всегда опущен: вечером его поднимают на толстых цепях, и торчит он до самого утра, прислоненный к воротам крепости, а когда враг приближается, то и днем мост стоит торчмя, подтянутый к воротам.