— Н-нет: не очень. У меня не совсем получается: я дольше всех в нашем классе сижу за компьютером.
— Что тебе мешает?
— Я не знаю. Но, капитан, послушай: я зато ничего не боюсь — ни капельки. И я очень сильный — вот попробуй! — Рука у него, в самом деле, была не по возрасту сильной.
— Вот видишь! — довольно улыбнулся он: — Возьмешь, да?
— Нет, Ли. Пока нельзя.
— Но я же сильный — возьми!
— Нельзя, понимаешь? Подрасти и выучись — тогда только.
— Тогда только? У-у… Ну, ладно: буду учиться — вовсю. Но только тогда возьми меня в следующий полет, хорошо?
— Я обещаю: если ты окажешься подготовленным лучше других, я буду голосовать за то, чтобы в Дальний космос послали тебя.
— А просто: взять меня — и все?
— Но разве я один построил корабль и снабдил его всем необходимым?
— Нет, — он опустил голову. — Капитан, я понял: это будет несправедливо. Я буду, буду стараться! — он сжал кулаки. — Только ты тоже — не забудь!
— Обещаю, мой друг Ли!
— Капитан, мама Ева зовет нас завтракать. Пойдем с нами!
Они завтракали вместе с детьми. Потом Ева дала необходимые указания студентке-практикантке, которую оставила вместо себя, и повела их в ближайший детский сад. Пошли пешком, чтобы поговорить дорогой.
— О чем говорил с тобой Ли, сеньор? — спросила Дана Ева.
— Он просил взять его с собой в Дальний космос.
— О, вряд ли когда-нибудь это будет возможно. Очень низкие способности: он с трудом попал к нам. Просто, не решились его отбраковать.
— Он мне пообещал, что будет учиться вовсю: чтобы я взял его в следующий полет. Ему очень хочется стать астронавтом.
— Мечтатель он у меня. Но дается ему — все — с огромным трудом. И любви к учебе, к занятиям — у него нет. Очень любит слушать про космические путешествия, но сам — ничего сверх программы не читает. А его все любят — и, даже, уважают. И дети, и мы, педагоги. Здесь, и то же было в детском саду. Он очень сильный, но — никогда — никого не обидит; а если увидит, что кого-то обижают, обязательно вмешается, заступится. Невероятно чувствителен ко всякой несправедливости и, очень, добр, — и в этом отношении может влиять на других детей.
Дети ведь не ангелы: в детском коллективе достаточно конфликтов, и проявления детской жестокости не такая уж редкость. Нам приходится много с ними возиться, чтобы вырастить не только образованными, но и способными сосуществовать с другими людьми. Взаимная внимательность, доброжелательность, терпимость, коллективизм — ведь это не менее важно, с нашей точки зрения, чем знания. И Ли тут обгоняет многих: поэтому его и не решились раньше отбраковать.
— Чем можно помочь ему?
— Пока не знаю, хотя он у меня почти год. Он плохо схватывает порой самые простые вещи. Я занимаюсь с ним дополнительно — но пока безрезультатно. И, главное, у него самого нет желания.
— Но он пообещал стараться. Твердо пообещал — даже сжал кулаки. Неужели это не поможет?
— О, хорошо бы! Буду всегда напоминать ему. Если это поможет, считай, что ты совершил еще одно великое дело, а я буду благодарна тебе вечно.
Вы же не представляете: какое это горе для нас — отбраковка маленького человека. Ведь мы к ним так привыкаем, привязываемся! Невозможно их не любить: лучших и худших, веселых и плакс, добрых и злых, — чтобы сделать настоящими людьми всех. Без любви к ним тут нечего делать: без нее никого и не допустят к нашему делу. Здесь ведь делается одно из самых главных дел на Земле — формирование людей. В самом высоком смысле. Этим занимаются не родители, как в предыдущие эпохи, а мы. На нас колоссальная ответственность за выпуск полноценных людей.
А отбраковка — это почти как убийство.
— Вот как? Значит, педагоги первых ступеней не очень-то счастливые люди?
— Ну, нет! Мы — самые счастливые. Да, да! Трудности — да, ответственность невероятная — да, напряженность непрерывная — тоже да; и даже отбраковка — ужасная отбраковка. Но мы все время общаемся с детьми, младшими, — в том возрасте, когда они милей всего. Ведь дети — самое чудесное, самое удивительное, что есть на свете. Чудесней всех потрясающих открытий и гениальных теорий, прекрасней любых шедевров искусства. Их маленькие тельца, которые на твоих глазах становятся сильней и уверенней в движениях. Их мордашки и живые глазенки. Их улыбки, их смех. Неповторимые смешные выражения и тысячи «почему». Их любовь и ласка. В вашей жизни ведь ничего этого нет.
— Ева, но ведь есть и страх за них.
— Ты хочешь сказать, что тебе страшно за Ли, которого ты сегодня узнал — что тебе не безразлична его судьба?
— Да. Ты сказала то, что я чувствую: не безразлична.
— Я рада. И пока не все потеряно — есть еще почти два года — я поборюсь за него. Да поможет нам ваш разговор сегодня.
…Лал уверенно чувствовал себя и в детском саду. Дети и здесь сразу окружили его, и мигом двое оказались у него на коленях. А он читал им стихи. Прекрасные маленькие стишки про разные простые, но удивительные вещи. Про солнышко и дождик, про травку и песок, про облачко и тучку, про легкий ветерок. И несколько песенок спел вместе с ними. А потом развернул свой экран-веер и прочел два маленьких смешных рассказика.
Дети никак не хотели его отпускать. Но надо уже было идти в ясли.
