Дамская дуэль - [11]

Победное ликование философствующего офицера было немного омрачено лишь тем, что «капитан» Кольцов, автор книги «Человек и природа», добился не большего успеха в осаде прекрасной амазонки, чем подпоручик Кольцов, медвежий парикмахер.

Кокетливая красавица с прежней изворотливостью и упорством уклонялась от всякой вразумительной определенности в отношениях с ним.

В конце концов случилось так, что однажды вечером Кольцов застал у любезной Людмилы другого. Этим другим оказался красивый поляк Чарторыский, сопровождавший польского посланника в Петербурге; он отличался близкими его нации истинно французской элегантностью и непринужденностью общения, был знаком в Париже с модными писателями и умел с одинаковым блеском порассуждать как о физиократической системе[4] и правах человека, так и о туалетах маркизы де Помпадур или устройстве оленьего парка.

Покидая княгиню, он скорее с любезным, нежели почтительным взглядом поцеловал ей руку, и княгиня ответила на этот взгляд улыбкой.

Кольцова, у которого внутри уже давно все клокотало, аж в дрожь бросило. Едва поляк оставил покои, как он осыпал Людмилу упреками, которые та выслушала спокойно, даже равнодушно.

– Стало быть, это ваш новый идеал? – с искаженным от ревнивой ярости лицом выкрикнул в завершение капитан.

– А вы в самом деле проницательный человек, – возразила княгиня, – вы угадываете то, о чем другие едва ли догадываются. В эту минуту вы объяснили мне мои собственные чувства. Да, этот поляк мой идеал, он…

– Надолго ли? – резко перебил ее Кольцов. – Помнится, было время, когда у вас был другой идеал.

– Именно так, другой, – с усталой улыбкой тихо проговорила княгиня, – у меня уже много идеалов было.

Кольцов принялся широкими шагами с нетерпением расхаживать по благоухающему будуару из угла в угол, отчего белые занавески на окнах вздулись как паруса, а фарфоровые китайцы на каминной полке начали качать большими головами. Вот он остановился перед высокомерной женщиной, которую против воли превосходно развлекал разговором, и очень серьезно, почти торжественно произнес:

– Нам нужно прийти к какому-то результату, мадам!

– Так давайте придем к результату, – насмешливо отозвалась Людмила.

– Еще сегодня?

– Еще сегодня!

– Пожалуйста, откровенно и без оговорок ответьте на мои вопросы!

– Хорошо.

– Откровенно и без оговорок?

– Откровенно и без оговорок.

– Вы меня еще любите? – начал допрос Кольцов.

Княгиня молчала.

– Я прошу вас ответить, – уже несколько неучтиво воскликнул Кольцов. – Вы меня еще любите?

– Как я должна ответить на это? – прошептала княгиня.

– Вы обещали мне ответить, ответить откровенно и без оговорок, – трясясь от бешенства, продолжал Кольцов, – итак, отвечайте!

Княгиня все еще колебалась.

– Вы меня еще любите? – все напористей повторил свой вопрос Кольцов.

– Не знаю, – ответила княгиня, пожимая плечами.

– Но вы, вероятно, знаете, любите ли вы того господина? – закричал Кольцов.

– Это я знаю так же мало, – промолвила княгиня.

– Во всяком случае я здесь, похоже, лишний, – заявил Кольцов и взял шляпу. В ту же секунду кокетка вскочила на ноги и задержала его.

– Вы не должны уходить, – с твердостью командира сказала она, – я вам запрещаю.

Кольцов бесцеремонно по-мужицки расхохотался на это и пошел было к выходу, ибо был доведен до крайности, когда он уже собирался захлопнуть за собой дверь, произошло то, чего он меньше всего ожидал: княгиня разразилась рыданиями, опустившись на пол, и забилась в истерике. Кольцов поспешил на помощь и, таким образом, был снова пойман.

Месяц, который Лапинский выговорил себе на то, чтобы его женить, давным-давно истек, однако Кольцов этого, похоже, не заметил, он и не собирался стреляться. Как и прежде, он ежедневно являлся к княгине, ежедневно готов был вот-вот задохнуться от гнева и ревности, каждый раз хватался за шляпу, чтобы уйти навсегда, и каждый раз оказывался пойманным красивой кокеткой в новые сети.

И он с этим делом в жизнь не покончил бы, если бы снова не вмешался его верный товарищ Лапинский.

– Ясно, княгиня любит тебя, – в один прекрасный день заявил он Кольцову, который пожаловался ему на свои страдания, – кабы она тебя не любила, то уже давно сошлась бы с поляком, а тебе бы дала от ворот поворот, поскольку в действительности ты не такой любезный, не такой остроумный, каким, несмотря на твое сочинение «Человек и природа», себя мнишь; следовательно, не только занимательность беседы с тобой, видимо, делает тебя в ее глазах таким ценным, что у нее тотчас же начинаются припадки, как только ты собираешься дать тягу. Она тебя любит, используй же свое необыкновенное везение и настаивай на принятии ею решения, а коль скоро она, как я думаю, откажется это сделать, ты однажды и в самом деле больше не появись, будь мужчиной, стоит только недельку проигнорировать ее слезы, судороги, упрашивания и письма, и она твоя.

Не откладывая в долгий ящик, Кольцов тем же вечером отправился на осуществление того, что так доходчиво растолковал ему друг. Он принял намеренно серьезный, даже важный вид и вначале оставался таким немногословным, что княгиня нашла своего поклонника крайне скучным, и когда даже самая теплая похвала, высказанная ею в адрес поляка, не вывела его из молчаливого равновесия, красивая женщина начала зевать и, в конце концов, принялась играть со своей обезьянкой.