Дама в черном - [74]

– Однако, — злобно заметил я, — это не доводы.

– Вот именно, Сенклер, ваша болтовня мешает мне думать.

Но я уже не мог остановиться и, забыв, что пообещал Эдит защищать старого Боба, принялся нападать на него лишь из удовольствия противоречить Рультабию; Эдит долго не могла простить мне этого.

– Старый Боб, — самоуверенно заговорил я, — также сидел за завтраком в темных очках, и вы исключаете его из состава подозреваемых, основываясь исключительно на булавке с рубиновой головкой. Но эта булавка, служащая доказательством того, что старый Боб провел ночь с Туллио, ожидавшим его в лодке у выхода из галереи, посредством которой колодец сообщается с морем, — эта булавка не дает нам объяснения, каким образом мог старый Боб, согласно его утверждению, воспользоваться колодцем, так как мы нашли колодец закрытым снаружи!

– Вы! — сказал Рультабий, глядя на меня с непонятной суровостью, которая меня смутила. — Это вы нашли его закрытым! А я, я нашел колодец открытым! Я послал вас к Маттони и папаше Жаку. Вернувшись, вы застали меня на том же месте, в башне Карла Смелого, но я успел тем временем сбегать к колодцу и констатировать, что он открыт…

– И снова закрыть его! — вскрикнул я. — Зачем же вы сделали это? Кого вы хотели обмануть?

– Вас, милостивый государь!

Он произнес эти слова с таким уничижительным презрением, что краска бросилась мне в лицо. Я поднялся. Все взоры теперь обратились на меня, и, в тот самый момент, когда я вспомнил, как резко и грубо Рультабий обошелся со мной в присутствии Дарзака, мною овладело ужасное чувство, что все обвиняют меня! Да, я почувствовал, как все присутствующие начали подозревать во мне Ларсана! Я — Ларсан!

Рультабий даже не опустил глаз, когда встретил мой взгляд, в котором выражался дикий протест всего моего существа и нестерпимое негодование. Гнев бушевал во мне, воспламеняя кровь.

– Ах так! — закричал я. — Нужно с этим покончить. Если старый Боб отпадает, если князь Галич отпадает, если профессор Станжерсон тоже отпадает, то остаемся мы одни, присутствующие здесь, в этой комнате, и если Ларсан среди нас, то укажи его, Рультабий!

Я в бешенстве произнес последние слова, потому что этот молодой человек со своим пронизывающим взглядом выводил меня из себя, заставляя забыть о приличиях.

– Укажи его! Назови! Ты так же медлишь, как в зале суда!..

– Разве у меня не было причин для этого в зале суда? — ответил он по-прежнему спокойно.

– Ты опять хочешь дать ему возможность ускользнуть?

– Нет, клянусь тебе, на этот раз он не ускользнет…

Почему он говорил со мной таким угрожающим тоном? Неужели он действительно предполагал, что Ларсаном был я? Мои глаза встретились в эту минуту со взглядом дамы в черном. Она смотрела на меня с ужасом.

– Рультабий, — проговорил я сдавленным голосом, — ведь ты не думаешь… ты не подозреваешь?..

В эту минуту снаружи, совсем рядом с Квадратной башней, раздался ружейный выстрел; мы все вскочили, помня о том, что Рультабий отдал всем трем слугам строгий приказ стрелять во всякого, кто бы ни попытался выйти из Квадратной башни. Эдит вскрикнула и хотела броситься наружу, но Рультабий, сидевший неподвижно, остановил ее словами:

– Если бы стреляли в него, то стреляли бы, несомненно, все трое. Этот же выстрел — лишь сигнал, что я могу начинать. — И, обратившись ко мне, добавил: — Господин Сенклер, вы должны бы знать, что я никогда никого не подозреваю, если мои доводы не опираются на здравый смысл! Это крепкая палка, которая ни разу еще мне не изменила и на которую я теперь приглашаю всех вас опереться вместе со мной!.. Ларсан здесь, среди нас, и мы найдем его благодаря здравому смыслу. Садитесь же все, прошу вас, и не сводите с меня глаз, так как я сейчас продемонстрирую, каким образом у нас появился лишний труп.

* * *

Предварительно он еще раз убедился, что дверь в коридор действительно заперта на замок, затем вернулся к столу и взял в руки циркуль.

– Для наглядности я хотел бы показать вам возможность существования лишнего трупа, — сказал он, — в том самом месте, где он появился.

С помощью циркуля он измерил на рисунке Дарзака радиус круга, изображавшего площадь башни Карла Смелого, и перенес его на чистый лист белой бумаги, прикрепленный им медными кнопками к чертежной доске. Начертив круг, Рультабий отложил циркуль в сторону и взялся за кружечку с красной краской. На вопрос Рультабия, признает ли он свою краску, Дарзак, который, как и все мы, был в недоумении, ответил, что действительно он приготовил эту краску для своего чертежа.

Добрая половина краски успела уже высохнуть в стаканчике, но, по мнению Дарзака, оставшаяся половина сохранила приблизительно тот же оттенок, как и употребленная им на окраску плана полуострова Геркулес.

– Никто не притрагивался к ней, — продолжал Рультабий. — Краска была разбавлена лишь самую малость. Впрочем, вы увидите, что лишняя капля нисколько не помешает моей демонстрации.

С этими словами он обмакнул кисть в краску и начал наносить ее равномерным слоем на все очерченное пространство. Он проделывал это с большой тщательностью, уже поразившей меня однажды, когда в башне Карла Смелого он занимался рисованием, в то время как совершалось убийство. Окончив свое занятие, он сказал: