Дама в автомобиле в очках и с ружьем - [33]

— У тебя нет денег на номер?

— Нет.

— Ты ел?

— Я как раз ужинал. Но появились вы и лишили меня аппетита.

Она сделала три-четыре нерешительных шага по направлению к освещенному подъезду. В раскрытые окна она увидела несколько запоздалых посетителей, которые ужинали за столиками. Она остановилась и обернулась к машине.

— Ну? Идешь ты или нет?

Он пошел за этой утомленной очаровательной длинноногой блондинкой. Она взяла номер с ванной для себя и этажом выше комнату для него. В лифте он сказал:

— Но мне тоже нужна ванна.

— Обойдешься. Завтра утром помоешься в моей. Если хочешь, потру тебе спинку. Ты долго еще будешь дурить мне голову?

Он вошел вслед за нею в большую комнату с задернутыми шторами. Следом за ними служащий гостиницы в синем фартуке внес багаж. Увидев чемоданчик Филиппа, она удивленно воскликнула:

— Это не мой! Вы его взяли в машине?

— Это мой, — сказал Филипп.

— О, я вижу, ты не теряешься.

Она достала из сумки деньги для швейцара — это было нелегко из-за больной руки — и попросила заказать для них в ресторане что-нибудь поесть, пусть даже холодное. На двоих. Они спустятся через четверть часа. Когда швейцар ушел, она, слегка пхнув ногой чемоданчик Филиппа, указала своему гостю на раскрытую дверь.

Он оставил ее. Было уже за полночь, но снизу доносился хохот какого-то полуночника. Комната Филиппа оказалась гораздо меньше, чем ее, и не такая уютная. Окно выходило в сад. Он посмотрел на «тендерберд», постоял в задумчивости, потом открыл свой чемоданчик, умылся, почистил зубы и решил, что переодеваться не стоит — иначе он будет выглядеть дураком. Ему хотелось сразу же спуститься вниз, но он заставил себя подождать и внимательно прочитал вывешенные над дверью правила проживания в гостинице.

Когда он без стука вошел к ней в номер, она стояла босая, в белых трусиках и лифчике, и старательно раскладывала у окна на двух сдвинутых вместе стульях выстиранный костюм. Она была в обычных очках с металлическими дужками, и он наконец увидел открытым все ее лицо. Сейчас оно понравилось ему еще больше. Да и тело ее было именно таким, каким он представлял его себе, — гибким и восхитительным. Она спросила, видит ли он граненую вазу, что стоит у двери в ванную комнату. Он ответил, что видит.

— Если ты немедленно не выйдешь, я разобью ее о твою башку.

Он спустился и стал ждать мисс Четыре Глаза в ресторане. Она пришла в тех самых бирюзовых брюках, которые он видел у нее в чемодане. Как и белый пуловер, они весьма откровенно облегали ее. Она снова была в своих варварских темных очках.

Есть ему не хотелось. Он смотрел, как она, сидя против него с обнаженными руками, ковыряла ложечкой ледяную дыню, и нарезал ей мясо маленькими кусочками. Она говорила медленно, и голос у нее был немножко грустный. Она руководит рекламным агентством, а сейчас едет к друзьям в Монте-Карло. Она рассказала ему какую-то путаную историю о том, как в пути ее повсюду узнавали незнакомые люди и утверждали, будто видели ее накануне. Он заметил, что она не «тыкает» ему больше.

Когда наконец до него в общих чертах дошел смысл всей этой истории, он расхохотался. И правильно сделал. Он сразу же увидел, что она благодарна ему за это.

— Вам тоже кажется это смешным, да?

— Господи, конечно. Над вами просто подшутили. Где этот ваш шофер стянул у вас фиалки?

— Не доезжая автострады на Оксер.

— Он наверняка часто ездит по автостраде № 6, и у него там повсюду знакомые. Он предупредил их по телефону, и они устроили спектакль про Мальчика-с-пальчик, только шиворот-навыворот.

— А жандарм? Вы думаете, жандарм тоже может поддаться на такую глупость?

— А если он друг или родственник хозяина станции техобслуживания? Разве этого не может быть? А потом, вы думаете, в жандармы идут от большого ума?

Она смотрела на свою забинтованную руку. У нее было такое же выражение, как тогда в кафе, когда он наблюдал за ней через стекло. Ресторан опустел. Филипп сказал, что шутки иногда оборачиваются неприятностью, что она, наверное, сильно сопротивлялась тем, на станции техобслуживания, когда ее хотели просто напугать, и сама повредила себе руку. Или же ей стало дурно и она упала на руку.

— Я никогда в жизни не падала в обморок.

— Но это совсем не означает, что вы не можете упасть.

Она кивнула. Он видел, что ей нужно только одно — чтобы ее успокоили. Было около часа ночи. Если они не перестанут обсуждать эту нелепую историю, они так никогда не лягут в постель. И он сказал ей: хватит, те, кто сыграл с нею эту злую шутку, были бы счастливы, если б узнали, что она до сих пор думает об этом.

— Улыбнитесь-ка лучше, я еще не видел, как вы улыбаетесь.

Она улыбнулась. Она явно старалась забыть все, что произошло с нею, но даст ли ей забыть это рука, ведь она болит? Рука, пожалуй, может оказаться серьезным препятствием. Глядя на маленькие, квадратные, ослепительно белые зубы своей спутницы — два передних слегка расходились, — Филипп осторожно спросил:

— А ваши глаза я тоже смогу увидеть?

Она кивнула, но улыбка сошла с ее лица. Он протянул руку над столиком и снял с нее очки. Она не противилась, сидела не шелохнувшись, даже не прищурилась, чтобы попытаться его видеть, и глаза ее были непроницаемы, в них отражался лишь свет ламп. Смущенно, и только потому, что он понимал — нужно прервать это молчание, он спросил: