Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [24]

Машина принадлежала рекламному агентству, в котором она служила. Она продиктовала ему номер телефона своего начальника, можете проверить – ей часто доверяют водить эту машину. Она дрожала. Ему не поступало никаких сведений об угнанном «Тандербёрде», и если он без всякой причины доведет ее до белого каления, то рискует нажить себе неприятности. И он отпустил ее. Позже он об этом пожалел. Ему следовало убедиться, что при ней нет оружия. Интересно, а почему все-таки ему закралась эта мысль? Именно это и беспокоило его больше всего.

Теперь он вообще ничего не понимал. Перед ним сидела та же растерянная, испуганная девушка, что и утром, но что-то изменилось, можно сказать, исчезла агрессивность, которую он в ней тогда ощущал, или, скорее, какое-то отчаяние, нет, тоже неверно, он никак не мог подобрать нужного слова, – казалось, что на рассвете она легко могла перейти какую-то грань, а теперь уже ее переступила. Было очевидно, что если раньше в машине и было спрятано какое-то оружие, то сейчас его там больше нет.

На самом деле, поспав немного, Нарди чувствовал, что вел себя довольно нелепо, когда вспоминал девушку в «Тандербёрде». И Раппара он с собой не взял, снова увидев ее, опасался показаться еще более нелепым.

– Похоже, мадемуазель Лонго, что и вы, и я, оба должны работать по ночам. Вам не кажется?

Ей ничего не казалось. Она даже не узнавала его.

– Я вижу, что вы починили задние фары (Молчание.) Наверное, контакты отошли? (Молчание.) Во всяком случае, теперь все в порядке. (Полное безмолвие.) Вы их починили в Париже?

Загорелое лицо, скрытое очками, но освещенное приборной панелью, пухлые, слегка дрожащие губы, словно набухшие желанием расплакаться, из-под бирюзовой косынки выбилась светлая прядь. Не отвечает. Что же все-таки пытается скрыть?

– Алло, я ведь к вам обращаюсь! Вы починили фары в Париже?

– Нет.

– А где тогда?

– Не знаю. Недалеко от Авалона.

Ну, слава богу. Заговорила. Правда, ему показалось, если он правильно помнил, что голос у нее не такой бесцветный и невыразительный. Она слегка успокоилась.

– Но ведь вы ехали в Париж?

– Да, кажется.

– То есть вы в этом не уверены?

– Почему же?

Он провел пальцем по губам, стараясь на сей раз внимательно ее разглядеть, хотя обычно ему было неловко смотреть на женщин в упор, даже на проституток.

– Что-то не клеится?

Она только слегка покачала головой.

– Вы не возражаете, если я попрошу вас на минутку снять очки?

Она подчинилась. И быстро объяснила, как будто он спрашивал:

– У меня близорукость.

И причем такая сильная, что когда она снимала очки, то явно ничего не видела. Она даже и не пыталась что-то разглядеть. Сняв очки, она не щурилась, вызывая жалость, как дочка Раппара, у которой близорукость развилась после кори, нет, без очков глаза ее мгновенно расширились, стали беспомощными – все лицо изменилось.

– Неужели при таком зрении вы не боитесь ездить по ночам?

Он постарался произнести это как можно мягче, но все равно тут же разозлился на себя за то, что выражается как узколобый страж порядка, эдакий солдафон. К счастью, она быстро нацепила очки, слегка кивнула. К тому же у нее еще рука перевязана.

– Это не слишком-то разумно с вашей стороны, мадемуазель Лонго, а тем более когда рука повреждена. (Молчание.) Если я правильно понял, вы с раннего утра за рулем. (Молчание.) Съездить туда-обратно, это сколько выходит? Километров шестьсот? (Молчание.) Вам что, так уж обязательно было ехать? Куда вы сейчас направляетесь?

– На юг.

– Куда именно?

– В Монте-Карло.

Он присвистнул.

– Надеюсь, вы где-то остановитесь по дороге?

Она резко закивала головой. Впервые она отреагировала так однозначно.

– Я остановлюсь в отеле по пути.

– В Шалоне?

– Да, в Шалоне.

– В отеле «Ренессанс»?

Она снова смотрела на него, явно не понимая.

– Вы мне сказали, что ночевали в отеле «Ренессанс». Разве не так?

– Так.

– У вас заказан номер?

– Не думаю.

– Не думаете?

Она покачала головой, отвернулась, стараясь не встречаться с ним взглядом, неподвижно сидела, держась за руль перебинтованной рукой, но в ней не чувствовалось деланого терпения, как у некоторых наглых водителей, которые словно говорят про себя: «Давай, продолжай, интересно, когда ты закончишь трепаться, чтобы я мог уехать?» – но лишь потому, что она словно отключилась, совершенно растерялась, и ей на ум не приходили ни слова, ни мысли, как тогда, когда она сняла очки. Если бы он попросил ее поехать в полицейский участок, она не стала бы возражать, возможно, даже не спросила бы почему.

Он зажег свой фонарь, осветил салон машины.

– Не могли бы вы открыть ящик для перчаток?

Она открыла. Там лежали только бумаги, она прижала их правой рукой, показывая, что больше там ничего нет.

– Теперь сумку.

Она тоже ее открыла.

– А что в багажнике?

– Ничего. Только мой чемодан.

Он заглянул в ее чемодан из черной кожи, в котором лежала одежда, полотенца, зубная щетка. Дверца машины была открыта, он наклонился над передним сиденьем, она невольно отстранилась, чтобы освободить для него больше места. У него были смешанные чувства: с одной стороны, он казался себе хамом, да еще к тому же занудой, а с другой – его не отпускало ощущение, что он вот-вот обнаружит что-то странное и очень важное.