Дама с рубинами. Совиный дом - [35]

– В Принценгоф и дальше, – подтвердил молодой человек. – В этом направлении буря наделала много бед, как мне сказали.

С нежным пожатием выпустил он руку, которую удерживал в своей руке, и уехал.

Маргарита постояла еще некоторое время, глядя ему вслед, пока он не скрылся с глаз, выехав из ворот главного дома. Она была к нему несправедлива, а что еще хуже, так это то, что несколько раз высказывала в оскорбительных выражениях свое нелестное и, кажется, неверное мнение о нем. Это было тяжело. Ведь он действительно любил.

Непостижимо!

С задумчиво опущенной головой молодая девушка медленно шла по направлению к боковому флигелю.

Глава 15

Позднее двор наполнился рабочими. Уборка развалин сопровождалась страшным шумом, который выгнал Маргариту из ее милой комнаты во двор. Она уселась, как в детстве, на подоконник в общей комнате и обмакнула перо в большую фарфоровую чернильницу, виновницу стольких клякс в тетрадях и на фартуках неловкой Греты.

Она собиралась написать своему берлинскому дяде, но от напряженного ожидания чего-то страшного, мучившего ее с ночи, не могла собраться с мыслями.

«Завтра там, наверху, разразится буря, такая же ужасная, как та, от которой теперь содрогается наш старый дом», – сказал отец, показывая на верхний этаж.

Что же там должно было случиться? Между папой и родственниками царило, по-видимому, полное согласие, не было заметно ни малейшего следа какой-нибудь ссоры, но, вероятно, был все же внутренний разлад, которого не мог больше переносить глава дома Лампрехтов и во что бы то ни стало хотел положить этому конец.

Вошла тетя Софи, тщательно осмотрела накрытый к обеду стол и согнала муху с вазы, заполненной фруктами.

– Сбегай наверх, Грета. Слесарь поправляет там чердачную дверь, и я боюсь, чтобы он не испортил портреты, если станет их переставлять.

Маргарита поднялась наверх и увидела, что портреты никто не трогал, подпорки от двери убраны и она стоит широко открытой, как в прошлую ночь.

На стропилах крыши работали плотники.

Под ее ногами скрипели половицы, над головой резко выделялись на голубом фоне неба крепкие, как железо, почерневшие бревна; октябрьское солнце ярко освещало следы ног, о которых говорил вчера отец.

Вспомнив об этом, она покачала головой: тонкие башмаки, конечно, не могли ходить по этим грубым, нетесаным доскам, разве только это были подбитые гвоздями сапоги прежних укладчиков. В старых домах есть свои тайны, и для родившихся в воскресенье людей из-под слоев пыли и паутины блестят глаза домовых, из всех углов раздается шепот о скрытых преступлениях и былых бедах…

Но почему именно тут, в прежних складах прозаических тюков полотна, буря должна была вынести на свет неразрешимую загадку? Это было теперь, при ярком сиянии солнца, еще непонятнее, чем ночью, когда так странно сказал об этом отец.

Здесь, наверху, под открытым небом, дул довольно сильный ветер, и, чтобы волосы не разлетались, Маргарита вынула из кармана маленькую черную кружевную косынку, надела ее на голову и пошла уже было вдоль амбаров, когда вдруг услышала донесшийся из кухни пронзительный женский крик. В окнах никого не было видно, но в эту минуту примчался кучер и бросился к конюшне, за ним бежали несколько человек не из их дома.

Работники спрыгнули с груды развалин, и посреди двора в одно мгновение люди сгрудились вокруг крестьянина, который что-то поспешно рассказывал, понизив голос, словно боялся, что его услышат стены.

– За Дамбахской рощей… – донеслось к ней наверх.

– За Дамбахской рощей нашли его, – вдруг сказал голос около полуотворенной двери ближайшего амбара – это прибежал из конторы ученик. – Лошадь его была привязана к дереву, – говорил юноша, задыхаясь, – а он лежал во мху. Торговки думали, что он спит. Его отнесли на фабрику. Такой богатый человек, у которого сотни рабочих, кучера и слуги, и должен был так одиноко… – Он вдруг замолчал, испугавшись мертвенно-бледного лица девушки в черном кружевном платке и ее больших, полных ужаса глаз, когда она прошла мимо рабочих с бессильно опущенными руками, словно сомнамбула.

Она не спросила: «Он умер?» Ее бледные губы были судорожно сжаты и не могли произнести ни слова. Маргарита молча сошла с лестницы пакгауза и вышла через открытые ворота на улицу.

Она быстро шла по отдаленным пустым переулкам – по той же дороге, по которой когда-то бежала из страха перед пансионом. Но сейчас она даже не вспомнила об этом. Вокруг нее, правда, были не волнующиеся нивы, согретые вечерними лучами июльского солнца, а далеко простирающиеся уже сжатые поля, над которыми летали стаи ворон. Их карканье нарушало мертвое безмолвие осеннего пейзажа, но Маргарите казалось, что ее преследует хор учеников. «Так решено Богом», – непрестанно звучало в ее ушах, заглушая резкий крик птиц.

Иногда она вдруг останавливалась и со стоном зажимала уши и закрывала глаза.

Неужели мог случиться такой ужас? Возможно ли, чтобы крепкий, полный сил человек упал, как тонкий колос от взмаха косы, и властная рука судьбы в одно мгновение остановила исполнение планов и намерений и внезапно сковала уста, готовые произнести решающие слова?