Дальше в лес… - [6]

— А я и есть трус, — не обиделся я.

— Ты не трус, ты — отец, потерявший дочь, а вместе с ней и разум, — тоном патологоанатома поставил он диагноз. — Для таких, как ты, существует только одно лекарство — работа. Для таких, как я, — тоже.

— Что за роль? — неожиданно для себя спросил я, хотя мне это было совершенно неинтересно. Привычка сработала.

— О-о-о! — многозначительно загудел Леший. — Это роль, для которой ты родился… Роль, которую подразумевали твои родители, называя тебя Кандидом.

— Не понял! — признался я, сполошно перебирая возможные персонажи.

Мне казалось, что я знаю всех, кого бы мог сыграть, но никто из них меня не вдохновлял. Евсей интриговал.

— Кандид должен сыграть Кандида! — провозгласил режиссер тоном, не терпящим возражений.

— Которого? — без особого энтузиазма поинтересовался.

— Ну уж не вольтеровского, — хмыкнул Леший. — Бери выше, копай глубже… Вольтер умный мужик, но не художественный гений. Да и ты не юный и наивный Кандид, способный утверждать, что все к лучшему в этом лучшем из миров, наблюдая человеческие мерзости. У него все умно, но играть нечего. По крайней мере мне сейчас это неинтересно.

Да уж меньше всего и мне в тот момент хотелось играть в философских сатирах.

— Не помню дословно, — продолжал Евсей — («Влево сей, вправо сей», — ни к селу ни к городу мелькнуло в голове), — но Кандид сказал, что мир погряз в грязи, но все же надо возделывать свой сад. Мы и возделываем, как можем. И утопаем в грязи.

— Говори ясней, Леший, я сейчас туго соображаю, — взмолился я. Пребывание в клоаке не способствует укреплению умственных способностей.

Он не ответил, а мордуренция его, многомудрая и многоколенчатая, расплылась и растаяла перед моим мысленным взором. Но я был полон оптимизма: он сообщил мне достаточно информации, чтобы перекосившаяся картина мира встала на место, на котором я привык ее видеть.

— Все, волосатики! — сообщил я им торжествующе. — Я раскусил ваш прикол! Переходите на нормальный язык! Это ж у нас с вами съемки идут!

Классик снимает классику. Только как-то странно меня ввели в роль. Слишком уж натуралистично. Леший, пожалуй, перестарался. Или это была непредусмотренная катастрофа? Хотя по книге все с нее и начинается. Как там?.. «Вертолет на полной скорости влетел в невидимую преграду, перекосился, поломал винты и камнем рухнул в болото…» Надо же — помню! Вдруг вспомнилось, как я штудировал первоисточник: и раз, и другой, и третий, пока все не выкристаллизовалось перед моим внутренним взором, как личное переживание личной жизни. Метод Лешего… Теперь вопрос в том, существую ли я сейчас в реальных обстоятельствах, из которых он потом будет делать монтаж, или же вспоминаю? Это вполне возможно при современном уровне развития фантоматики, но Леший не признавал таких методов: кино не должно быть иллюзией, воспоминанием о жизни, кино — это жизнь! Даже более жизнь, чем обычное существование, ибо в нем есть высший смысл, а в существовании его отродясь не было и никогда не будет.

«Вот тогда меня, наверное, и выбросило из кабины, — подумал я, удивляясь собственной способности рассуждать, — катапультировало… Потом припечатало головой о дерево, но это гораздо лучше, чем вместе с вертолетом, как летчик, уйти на дно сыто чавкнувшего болота».

Вроде бы я тогда уже должен был быть без сознания, но этот оглушительный «чавк!» и сейчас отчетливо прозвучал в ушах, уже зудевших от немолчного бормотания аборигенов. Громко разговаривать они пока, после неожиданного пугающего выступления чужака, остерегались, но и молчать было превыше их сил.

Неужели Евсеич мог пойти на смерть пилота и риск моей гибели во имя убедительности катастрофы?.. Если бы был уверен, что я выживу, мог, понял я. Классик во имя Искусства способен пойти на все. И ему сойдет с рук — несчастный случай. О родственниках, конечно, позаботится. Жмотом он никогда не был. Но он не мог быть уверен, что я выживу! Я ведь и выжил чудом, и то пока еще не до конца и не с полной уверенностью. Если инвалидом останусь, то какой из меня актер? Интересно, удалось ли ему это снять, если неожиданно случилось? Не сомневаюсь, удалось: он же говорил что-то про спутниковую систему съемок. Снимается все, а потом в монтаж. «Именно монтаж делает из отснятого материала шедевр», — любил он повторять и к процессу монтажа никого не подпускал.

— А прививки ты ему сделала? — поинтересовался Староста у Навы, ничуть не отвлекши моего внимания, потому что я не мог понять вопроса.

— Без прививок нельзя! Потому что вредно, нежелательно и опасно, — включился Старец.

— Нет, — ответила Нава, — он был слишком слаб, а слабые от прививки и умереть могут, потому что прививка здоровых предохраняет от болезни, а слабым ее делать нельзя. Я и не стала ее делать, потому что он и так умереть мог, но я его выходила, и теперь он будет моим мужем.

— Мужем, х-хы, да он, х-хы, шерсть на носу, паутина на морде, мужем твой Молчун еще не скоро сможет быть. Старец и то мужее его будет! — захыхыкал Кулак.

— А вот и нет! — возразила Нава. — Раз заговорил, пусть и не по-нашему, значит, скоро поднимется. Кто не говорит, тот никогда не поднимется, а кто заговорил, тот уже ходок, а кто говорит и ходит, тот и мужем может быть.