— Петербург… — протянул Артем, — двухтысячного года.
— Хорошо, — улыбнулся Генрих.
— Нет, стой, тысяча девятьсот девяносто первого, — выкрикнул Артем.
— А, тебе это еще интересно, — ухмыльнулся Рункель. — Смотри.
Вода в фонтане снова замутилась, и Артем увидел чистую улицу с витринами, подсвеченными неоном. У обочины стояли дорогие машины, в основном западного производства. По тротуару, выложенному плиткой, ходили спокойные, холеные, хорошо одетые люди в добротной западной одежде.
— А вот другая альтернатива, — произнес Рункель.
Картинка поменялась. Улица была та же, но грязная, пыльная, с мусором и потрескавшимся асфальтом. У обочины стоял один «трабант», тоже очень грязный и обшарпанный. Толпа плохо одетых, усталых людей штурмовала вход в магазин с грязной витриной, за которой ничего не было, кроме тощей кошки, меланхолично глядящей на человеческое месиво.
— Вот тебе две альтернативы, — произнес Рункель. — Если ты возьмешься за это, от тебя будет зависеть, какая из них будет реализована.
— Я займусь этим, Генрих, — произнес Артем. — И не затем, чтобы у них было хорошее пиво. Я хочу, чтобы окончилась наконец эпоха большой нелюбви.
— Добро пожаловать в боги, — улыбнулся Рункель.
