Дальний остров - [45]

Нет нужды говорить, что никакой борьбы не было. Сотовый телефон не из тех современных новшеств вроде риталина[30] или непомерно большого зонтика, существенные очаги гражданского сопротивления которым сохраняются, что вселяет надежду. Его триумф был стремительным и полным. На причиняемое им зло сетовали и негодовали авторы эссе, колонок и писем в разнообразные редакции, потом, когда зло только сделалось злее, сетовать и негодовать стали еще энергичней, но на этом все и кончилось. Жалобы приняли к сведению, пошли кое на какие мелкие символические уступки («тихий вагон» в поездах компании «Амтрак», скромные маленькие знаки в ресторанах и спортзалах, трогательно призывающие к умеренности), после чего сотовая технология получила свободу вредить, не опасаясь дальнейшей критики, ибо критиковать ее дальше могут только затхлые зануды. Так-то, дедуля.

Но то, что проблема уже не нова, не означает, что водитель, которому тип в быстром левом ряду, болтающий по телефону и едущий абсолютно вровень с машиной в медленном правом, мешает ее обогнать, не будет кипятиться. При этом, однако, всё в нашей коммерческой культуре говорит болтливому водителю, что он в своем праве, а нам, остальным, — что мы напрасно не идем в ногу с программой, предлагающей свободу, мобильность и привлекательные безлимитные тарифы. Коммерческая культура говорит нам: если болтливый водитель нам досаждает, это, вероятно, происходит потому, что мы не так хорошо, как он, проводим время. Что с вами такое, а, ребята? Может, повеселеете слегка, достанете ваши собственные мобильники с тарифным планом «Друзья и семья» и начнете сами проводить время как следует — прямо там, в левом ряду?

Если давление среды затыкает рты социальным критикам, трудно рассчитывать, что социально недоразвитые люди вдруг сами начнут вести себя по-взрослому. Они только распоясываются. Одно из наших национальных бедствий, от которого мы страдаем все сильней, — покупатель, расплачивающийся на кассе и продолжающий при этом увлеченно говорить по телефону. Типичное сочетание в той части Манхэттена, где я живу, — молодая белая женщина, недавно окончившая тот или иной дорогой университет, и местная чернокожая или латиноамериканка примерно того же возраста, но с меньшими возможностями. Ожидать, что кассирша будет общаться с тобой или что она хотя бы оценит красоту твоего желания перекинуться с ней словечком, — это, конечно, либеральное высокомерие. Выполняя однообразную низкооплачиваемую работу, она имеет право обслужить тебя механически, со скукой в глазах; в худшем случае это будет непрофессионализм с ее стороны. Но это не освобождает тебя от моральной обязанности признать в ней человека. И хотя иной кассирше, похоже, все равно, вступаешь ты с ней в общение или нет, весьма многие из них зримо раздражаются, или сердятся, или огорчаются, когда покупательница даже на две секунды не может оторваться от телефона ради прямого взаимодействия. Сама же обидчица, подобно болтуну на автостраде, разумеется, пребывает в блаженном неведении о том, что ее поведение кого-то злит. По моему опыту, чем длиннее очередь за ней, тем вероятнее, что она заплатит доллар девяносто восемь центов за свою покупку не наличными, а с кредитной карты. Причем не с карты с микрочипом типа «приложил и пошел», а с такой, что покупательница ждет, пока вылезет квиток, потом (только потом) замедленными движениями зомби перемещает телефон от одного уха к другому, потом, неуклюже прижав его к уху плечом, расписывается, а сама между тем продолжает распространяться о своих сомнениях: действительно ли она хочет сегодня вечером опять встретиться в винном баре «Этазюни» с этим новым знакомым из банка «Морган Стэнли»?

У этого нехорошего (и становящегося все хуже) поведения есть, конечно, одно положительное социальное последствие. Хотя абстрактное представление о цивилизованных публичных пространствах как о дефицитном достоянии, которое следует защищать, практически умерло, все же можно временами найти утешение в импровизированных микросообществах таких же, как ты, страдальцев. Поглядеть в окно машины и понять по лицу другого водителя, что он тоже кипятится, встретиться глазами с обиженной кассиршей и, как она, покачать головой — это помогает почувствовать себя не таким одиноким. Вот почему из разновидностей все более дурного мобильно-телефонного поведения сильнее всех раздражает меня та, что, не имея очевидных жертв, не раздражает, кажется, больше никого. Я имею в виду привычку — десять лет назад необычную, а теперь повсеместную — заканчивать разговор по мобильному телефону выкриком: «ЛЮБЛЮ!» Или, что еще сильнее давит и режет слух: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!» Из-за этого мне хочется переехать в Китай, где я не буду знать языка.

Вещество, из которого состоит мое раздражение, ничего сложного собой не представляет. Просто, когда я покупаю носки в магазине «Гэп», или стою в очереди за билетами и думаю о своем, или пытаюсь читать роман в самолете, пока идет посадка, я не хочу, чтобы кто-либо, случайно оказавшийся поблизости, затаскивал мое воображение в липкий мир своей домашней жизни. Самая суть мобильного телефона как отвратительного социального явления — скверная новость, которая остается скверной новостью, — состоит в том, что он облегчает и поощряет вторжение частного, индивидуального в общее, публичное пространство. И нет более крупнокалиберного словесного снаряда, чем «я люблю тебя», — ущерб, причиняемый частным лицом публичной сфере, от него самый тяжелый. Даже «иди ты в задницу, мудак» звучит менее бесцеремонно: со зла такое может иной раз сорваться у кого-то с языка даже в общественном месте и с таким же успехом, как по телефону, порой говорится в лицо незнакомцу.