Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты - [156]

Автор не ограничивается только подобными рассуждениями своих героев — он вводит еще и проблему общественной роли литературы. Та самая формула, которой открывается каждая книга «Океана сказаний», содержит утверждение, что те, кто без промедления вкусят «сладость» «Океана сказаний», «беспрепятственно обретут богатства и еще на земле достигнут сана богов», т. е. что они смогут быть и на земле столь же счастливыми, как боги. Этому утверждению предшествует прямая аналогия с исходной для всей индусской мифологии легендой о споре богов и их соперников-асуров из-за сокровищ, скрытых океаном, и особенно напитка, дарующего бессмертие, — амриты, без которой даже боги не могут быть бессмертны. Столь высоко для Сомадевы значение литературы, как таковой, что он «сладость» своего повествования ставит на один уровень с божественной амритой.

Автор не сводит столь большое для людей значение литературы только лишь к своему собственному произведению. Это ощутимо не только по тому глубокому уважению, которое он испытывал и выразил в отношении своего великого предшественника Гунадхьи, но и по тому, что включил в пространный роман о Нараваханадатте материал других литературных произведений, приводя их иной раз и целиком, но, как правило, подвергая своей собственной авторской обработке. К последним относятся «Панчатантра», джатаки, повесть о Суманасе и ряд других, к первым же — и это наиболее яркий пример — «Двадцать пять рассказов Веталы». Разумеется, Сомадева не ввел эту обрамленную повесть механически, как была она представлена тем или иным из ее распространенных вариантов, а подверг ее стилистической и композиционной доработке в той мере, в какой это было ему необходимо, чтобы повесть стала органичной частью его произведения.

Концовка ее вполне согласуется с задачей, сформулированной Сомадевой во вступительном стихе к «Океану сказаний». Если в нем поэт увязывал свое произведение с официальной, «высокой» мифологией, то концовка «Двадцати пяти рассказов Веталы» обращает внимание читателя или слушателя к совершенно иному уровню — к богатой и разнообразной демонологии, порожденной не только религией, суевериями и предрассудками, но и бурной народной фантазией, запечатленной в народном творчестве. Ветала, род вампира, вселяющегося в мертвое тело и заставляющего его действовать как живое, отвечая своему собеседнику царю Тривикрамасене на просьбу сделать эту повесть «прославленной и почитаемой по всей земле», говорит: «По всей земле это собрание двадцати четырех историй и еще одной, их завершающей, называющееся «Веталапанчавиншатика», прославится повсеместно и будет приносить благо, и всякий, кто с почтением прочтет хотя бы две строки из них, и всякий, кто их прослушает, навсегда избавится от грехов. Всюду, где будет славиться эта книга, не будут иметь власти ни якши, ни веталы, ни кушманды, ни дакини, ни ракшасы и никто из им подобных». Таким образом Сомадева обещает человеку с помощью своего «Океана сказаний» счастье на земле, независимо от сил небесных, а с помощью повести о ветале — избавление от влияния сил тьмы. Человек у Сомадевы зависит от двух сил — судьбы, влиянию которой подчинены даже боги, и разума, которому иногда придается и самодовлеющее значение. Разуму сопутствуют и такие качества, как решительность, стойкость и целеустремленность, без которых даже судьба бессильна.

Основные идейные установки романа иллюстрируются множеством больших и малых рассказов на сюжеты, заимствованные из самых различных источников, в том числе из «Панчатантры», предстающей перед читателем расчлененной на три самостоятельные повести, из джатак, из эпоса, пуран и т. д. Однако откуда бы ни брал Сомадева сюжет, он освобождает его от идеологической направленности источника. Характерна в этом смысле история, избранная Сомадевой для иллюстрации одной из таких фундаментальных для буддизма категорий, как шесть «парамита» («совершенств»). Если для пяти из них автор обращается к хорошо известному и соответствующему теме материалу джатак, разумеется привнося в него кое-что новое, то для «совершенства ума» он избирает новеллу явно фольклорного происхождения, о том, как разбойник Синхавикрама сумел обмануть самого бога Яму и вопреки всем своим прегрешениям обосноваться в раю. Сюжет этот вообще неизвестен ни в буддийской, ни в индуистской, ни в джайнской литературных традициях. Этот сюжет один из самых ярких примеров известной нейтральности Сомадевы по отношению к собственно религиозным сюжетам.

Поэта интересует все то, что уместно для решения его замысла, — создать образ Нараваханадатты как универсального и совершенного героя. Для этого Сомадева и использует все богатство предшествующей литературной традиции во всех ее аспектах. Здесь для него основное мерило — категория «аучитья», «уместность», известная индийским теоретикам литературы с довольно ранних времен: впервые она упоминается в VII в. Но особенно обстоятельно и полно она получила разработку у Кшемендры, предшественника Сомадевы, бывшего не только поэтом, но и теоретиком литературы, — он написал об этой важной категории специальную работу «Аучитьявичарачарча», т. е. «Рассуждение об уместности»