Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11 - [50]
Работы были уже завершены, но из-за разбушевавшейся стихии мы не могли двинуться в обратный путь. До ближайшего лабаза, который к тому же находился на противоположном берегу, было более тридцати километров, а продукты у нас кончились. Поймать рыбу во взбаламученном Анюе было невозможно. Безрезультатными оказались и охотничьи вылазки Василия. В достатке у нас был только взвар из березового гриба — чаги. Котелок с чагой все время коптился на костре. У Джека живот совсем подвело, и выражение его собачьих глаз говорило о чем-то тоскливом. Настроение у нас тоже было не из веселых. С утра, убедившись, что на Анюе особых перемен за ночь не произошло, и подкрепившись кружкой горячего чагового настоя, мы отправлялись бродить вокруг лагеря в поисках даров природы. Стоял уже сентябрь, и многие лесные ягоды вполне созрели. Один раз мне повезло — я наткнулся на мешок, сброшенный два года назад с самолета для партии Н. Н. Погольского. В мешке оказалась мука, вернее, подобие ее. Толстенная зеленоватая корка заплесневелой и окаменевшей муки предохранила от порчи только внутреннюю часть содержимого. Но и это была большая поддержка. Еще через день вода начала спадать, кое-где обнажились камни, обозначая перекаты. Решили, не дожидаясь, пока река войдет в берега, начать сплав, предварительно нарастив борта у батов корой. Первым оттолкнул свою лодку Василий. Она сразу же стремглав понеслась, обгоняя плывущие стволы деревьев. За ним последовал и наш бат. С берега скорость течения не так ощущается, как здесь. Прибрежные кусты мелькала перед нашим взором, сливаясь в зеленую полосу, как будто мы мчались на экспрессе. Опасность катастрофы при этом сильно возрастала. Только виртуозное владение батчиков кормовыми веслами и безошибочное определение мест, где валуны были едва прикрыты водой, избавляло нас от беды. Наиболее опасным оказался большой каменистый перекат выше устья Бомболи. С замиранием сердца я увидел, как бат Василия на бешеной скорости врезался в кипящую белую пену переката и... исчез из виду. Еще мгновение, и мы влетаем в эту водяную круговерть. Изо всей силы отгребаюсь от проносящихся мимо борта бурунов, что-то ору во все гордо Бого. А тот, тоже неистово работая веслом, кричит мне по-удэгейски, забыв, что я не понимаю его. Неожиданно цепкие объятия переката выпускают нас, и мы как пробка вылетаем на плес. Но опасность еще не миновала. В этом месте воды Бомболи сливаются с Анюйской стремниной, образуя мощный поток, силой бьющий в отвесную скалу правобережья. Однако Бого умело выправляет курс лодки, и мы, проскочив в угрожающей близости от скалы, выходим на относительно спокойный участок реки. Здесь уже покачивается у берега бат Василия. Все начинаем беспричинно смеяться. Впрочем, причина для взрыва веселья есть, и немалая: позади самый опасный участок, дальнейшее плавание особых трудностей не представит.
Через несколько дней мы подплыли к Бире, откуда почти три месяца назад начали маршрут в верховья Анюя. Время, прожитое с удэгейцами, сблизило и сдружило нас, позволило лучше понять и оценить их цельные, бесхитростные натуры. Один раз к нам на базу пришел Василий и, загадочно улыбнувшись, пригласил меня к себе в гости. Причину некоторой таинственности приглашения я понял лишь придя к нему в дом.
— Вот, знакомься с Миону Кимонко, — сказал Василий, показав на сидящего у стола старика-удэгейца. Одет Миону был в длиннополый кафтан, отороченный у воротника и по бортам вышивкой с национальным орнаментом. На голове старика была надета круглая меховая шапочка. Изборожденное морщинами лицо оживляли по-молодому блестевшие глаза. Василий сдержал свое слово. Он еще во время нашего маршрута пообещал познакомить меня с последним шаманом, который, конечно, давно уже не шаман, а живет в колхозе как простой старик.
Это свидание было интересно для меня еще и тем, что очень хотелось проверить свою догадку: не тот ли это Миону Кимонко, камлание которого так красочно. описал в повести «Сквозь тайгу» В. К. Арсеньев?
В начале у нас разговор не клеился, но постепенно, оживившись воспоминаниями, Миону рассказал много интересного. Его память хранила даже мелкие подробности давно минувших лет. Да, он дважды встречался с Арсеньевым и даже работал у него проводником, у него есть и фотография их маршрутной группы, подаренная ему Владимиром Клавдиевичем. Более того, он был хорошо знаком и с Дерсу Узала...
В реальность такой удачи просто не верилось. Я жадно расспрашивал его, а он отвечал. Иногда односложно, а иногда, когда и ему вопрос казался интересным, весьма пространно. Его даже рассердила моя осведомленность о некоторых моментах биографии Дерсу (конечно, почерпнутая из книг Арсеньева).
Миону Кимонко — один из проводников В. К. Арсеньева, хорошо знавший Дерсу Узалу
— Если сам много понимай, зачем спрашивай? — заявил старик и обиженно отвернулся от меня. Но когда я назвал Дерсу гольдом, он вскипел не на шутку:
— Какой гольд, какой гольд! — кричал Миону. — Дерсу удэге! И родители его удэге, и жили они на Сихотэ у моря!
Постепенно я разобрался, что Дерсу, по мнению Миону, мог себя назвать гольдом, чтобы подчеркнуть, что он в какой-то мере говорит на гольдском наречии и по-китайски. Поведал Миону Кимонко и о причине гибели Дерсу Узалы, о чем, видимо, не знал и В. К. Арсеньев. По словам Миону, Дерсу согласился быть проводником каких-то торговцев, якобы собиравшихся путешествовать по Уссури и Сихотэ-Алиню. Но вскоре он понял, что это были контрабандисты, перевозившие опиум через границу. Не желая иметь с ними ничего общего, честный охотник ушел ночью из их лагеря. Контрабандисты, боясь быть разоблаченными, позже выследили и убили Дерсу Узалу. Такова была последняя страница жизни замечательного охотника и следопыта, поведанная мне старым удэгейцем.
