Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11 - [47]
Погода нам благоприятствовала. Лодки, подталкиваемые шестами, быстро двигались вперед вдоль прибрежного мелководья. Временами, когда отмели, следуя за излучинами долины, перемещались к противоположному берегу, шесты укладывались на дно лодок, и мы, взявшись за короткие лопатки-весла, пересекали реку на гребях. И опять шли вдоль берега, налегая на шесты.
Постепенно количество таких пересечений увеличивалось. Но мы даже были рады этому: можно было присесть, изменить положение тела, размяться за греблей. Не радовали эти переправы только Джека. Бедный пес, усердно бежавший вдоль берега, каждый раз бросался в воду, стараясь не отстать от нас. Течение сносило его далеко вниз, и он, выбравшись на сушу, со всех ног пускался вдогонку за удалявшимися лодками. Но стоило ему догнать нас, как появлялась новая излучина реки, мы опять отправлялись на другой берег, а Джеку снова предстояло купание. Глядя на его мучения, даже молчаливый Бого не выдержал и, вынув трубку изо рта, произнес:
— Совсем, однако, дурной собака!
При этом он взглянул на другой берег реки, где бурым комочком в кустах мелькала Кули — небольшая, но широкогрудая собачонка, которую Бого взял с собой. В отличие от Джека, Кули почти все время бежала вдоль одного берега, аккуратно выбирая себе дорогу. Когда нам особенно часто приходилось маневрировать, неоднократно пересекая Анюй, Кули забегала вперед и где-нибудь на мысу, с которого хорошо просматривалась река, поджидала нас. Видно было, что подобные прогулки ей не впервой. У Джека такой сноровки не было, он приобретал опыт таежных странствий дорогой ценой. Когда мы остановились на ночевку, Джек приплелся к лагерю только через несколько часов и бессильно рухнул около палатки. Лапы его, ободранные об острые камни, кровоточили, живот подвело, и вообще он являл собою жалкое зрелище. Уж не знаю, о чем он ночью думал, но на следующий день, видимо, поборов свою собачью спесь, стал ориентироваться на Кули, а не на курс наших батов. А может быть, и Кули ему «объяснила», что с Анюя на лодках нам свернуть некуда, так что проще бежать по одному берегу. Так или иначе, от Кули Джек перенял много премудростей и к концу полевого сезона стал отличным таежником, разбиравшимся и в следах зверей, и умеющим припрятывать пищу «на черный день».
А наши испытания на воде были еще впереди. Характер долины и скорость течения Анюя выше, впадения в него реки Тормасу резко изменились. Здесь Анюй пересекает линию Центрального Сихотэ-Алинского разлома. Вдоль этого структурного шва, строго по одной линии северо-восточного простирания, приспособившись к зоне дробления горных пород, расположились долина реки Тормасу и южнее ее — долина реки Хор. Эта линия ограничивает энергично поднимающийся блок Сихотэ-Алиня. Стремясь восстановить нарушенное равновесие, противоборствуя вздыманию земной коры, реки начинают здесь неистово вгрызаться в свое каменное ложе, пропиливая глубокие, ущелистые долины.
Оставшийся позади путь теперь казался приятным развлечением. Чтобы продвигаться вперед, навстречу шумящему и пенящемуся бесчисленными перекатами потоку, всем пришлось взяться за шесты. Мне и раньше доводилось немного ходить на шестах — на «осиновках» на Урале, на батах — в бассейне Бикина. Но то были либо отдельные переправы, либо непродолжительные маршруты, причем на реках, скорость течения которых значительно меньше. Здесь же мы буквально проталкивали лодку метр за метром. Быстро заносишь шест вперед, упираешься им в дно и, наваливаясь всей тяжестью тела на вибрирующее древко, выжимаешь бат на размах плеча. И так без перерыва час-другой. Сквозь хрустально-вспененную воду отлично просматриваются устилающие русло гальки. Если глядеть не отрываясь в воду, начинает кружиться голова. Мелькающие струи и сливающийся в их трепетании в неровные полосы галечниковый панцирь дна создают иллюзию бешеной скорости. Но стоит бросить взор на неподвижные прибрежные кусты, чтобы убедиться, как ничтожно мала реальная скорость нашего передвижения. Начинает ломить предплечья, ноет спина, горят натертые до волдырей мозоли, пот заливает глаза. Но нужно двигаться вперед. А Бого и Ладика, эти два невзрачных на первый взгляд батчика, работают как заводные, перебрасываются иногда удэгейскими словечками, улыбаются чему-то, и ни тени усталости на их лицах.
Бороться со стремниной не так-то просто.
Василий, идущий на своем большом бате «о трех шестах» впереди нас, иногда позволяет догнать себя и, критически понаблюдав за моей работой, кричит: «Давай, нажимай, начальник!» И опять уходит вперед. На привале он терпеливо объясняет, как надо правильно держать шест, как дышать, чтоб силы зря не тратить. Все это делается дружелюбно, без какого-либо чувства превосходства.
Мало-помалу мы начинаем втягиваться в повседневный труд батчиков. Усталость перед ночевкой уже не валит с ног. Остается время и для бесед у костра.
Василий за свою жизнь успел многое повидать, бывал и в городе, и в больших поселках, занимался разными делами, но все же вернулся в родную Биру, поняв, что его призвание — промысловая охота. По-русски он говорил правильно, с удовольствием отвечал на вопросы, но первым обычно не заводил разговор. Позже, почувствовав мои искренний интерес ко всем сторонам удэгейского быта, он и сам частенько рассказывал о событиях из охотничьей жизни, о разных интересных случаях и преданиях, передававшихся из поколения в поколение. Бого и Ладика обычно внимательно слушали его повествования и лишь иногда что-нибудь добавляли по-удэгейски. Все рассказы его были предельно просты и бесхитростны, но в них заключалась прелесть полного единения человека с природой. Они были так же естественны, как деревья, река, небо над головой.
