Дали глазами Аманды - [59]

— Какая замечательная туша! Если бы вы ее видели в Нью-Йорке, в «Норме», это было великолепно! Мне надо такую, как она, в мой музей.

Чтобы показать мне, каким не будет его музей, мэтр повел меня на следующий день в музей Пикассо. Сам дом, расположенный в старой части города, был красив. Музей, конечно, был похож на все остальные музеи: чистенький, ухоженный, каждая картина выигрышно помещена, с указанием названия. Дали хотел, чтобы его музей был полной противоположностью: фантазия, беспорядок, помпезность и претенциозность. Картины, которые мне понравились, были не во вкусе Дали.

— Нет, взгляните на эту обнаженную женщину, это же мешок с картошкой. И этот профиль, тут ничего нельзя разобрать. Вы знаете, что он сам никогда не знал, что будет рисовать. Однажды я спросил у него, какую картину он начал, и он мне ответил: «Я хочу нарисовать голову Мадонны, но может быть выйдет коза. Увидим, когда я окончу». Вы можете представить себе художника, который не знает, что собирается писать?»

Сам Дали тщательно устанавливал холст, занимался фоном, измерял пропорции, обзаводился фотографическим материалом перед тем, как начать работать. Он добавил по поводу Пикассо:

— На Монмартре мы ходили смотреть, как работает Хуан Грис, которому Пикассо очень завидовал. Мы смотрели, как он пишет, болтали с ним и уходили. Пикассо жил тогда на улице де ля Боэти. На полдороге он мне сказал: «Пойдем, вернемся к нему, я хочу посмотреть, как он добивается этого серого цвета, в правой части картины. Это меня беспокоит».

Я остановилась перед одним достаточно детским рисунком Пикассо и невольно улыбнулась. Дали захотел узнать, что собственно вызвало у меня улыбку. Я не знала, как ему объяснить. Персонаж рисунка был карикатурным, как на комиксе. Дали хотел также выяснить для себя, почему я так любила Снупи, собачку Чарли Брауна. Объяснение было простым. Это был умилительный пес, крошечный, забавный, но Дали не был чувствителен к этой разновидности юмора.

— Я в молодости часто представлял себе моего преподавателя географии с дерьмом, лежащим неподвижно на его голове. Это было смешно! Потом я представлял нашего соседа в таком ж положении. Не смешно… В конце концов я попытался представить кюре нашей церкви, очень достойного господина, это было ужасно смешно! Я хохотал и не мог остановиться. На меня смотрели, как на сумасшедшего: никто не мог понять, почему мне так смешно. Вы видите, никто не смеется просто так. Смех — это очень серьезная вещь.

Я поняла смысл его последней фразы в тот же вечер. Мы пошли в цирк, который расположился на въезде в Барселону в парке отдыха Монтжи. Клоуны бегали, пятились, поливали друг друга водой. Толпа ликовала. Дали оставался невозмутимым. Он повернулся ко мне:

— Это ужасно, вы не находите? Клоун — это смерть. Люди смеются, потому что они бояться смерти. Клоун, обсыпанный мукой, символизирует смерть, смерть, наводящую на нас ужас, — и мы смеемся, чтобы избавиться от страха. На самом деле, клоуны внушают страх.

Я вынуждена была признать его правоту — клоуны меня никогда не веселили из-за своей неуклюжести и гротескности. Дали сказал, что единственное достойное уважения зрелище, это коррида. Там действительно играют со смертью, и сам ритуал очень красив. Коррида, на которой мы должны были присутствовать на следующий день, обещала быть захватывающей. В ней должны были участвовать братья Домек, знаменитые rejoneadores, и один молодой тореро, впрочем, уже достаточно известный. Дали велел зарезервировать места в первом ряду. В самом начале корриды перед Дали пронесли роскошный вышитый плащ тореро. Это была высшая честь. Братья Домек меня поразили. Их чистокровные лошади не были защищены, как и лошади пикадоров, в обязанности которых входило ослабить быка ударами копий. Дали указал мне на светлые гривы лошадей братьев Домек. Пришел черед матадора, чье имя было указано на афишах рядом с именами братьев. Он появился, красивый, как принц, в костюме, расшитом блестками. Костюм выгодно подчеркивал стройность его ног, и, что греха таить, я нашла его очень соблазнительным. Дали прошептал:

— Если вы хотите, я сыграю роль Селестины. Вы знаете, у меня талант к сводничеству.

— Да, но как?

— Предоставьте мне действовать, у меня есть опыт. Напишите на клочке бумаги «21.00. Аперитив. Отель «Риц». И дайте мне вашу булавку.

Я сделала все, что он просил, и продолжала любоваться движениями матадора (в этом отношении мы с публикой были солидарны). В кульминационный момент корриды матадор приблизился к нашей трибуне и, обращаясь к Дали, прокричал, бросив ему свой muleto: «Самому великому художнику Испании, Сальвадору Дали! Я посвящаю тебе этого быка!» Дали на лету поймал черную шляпу матадора. Это был своего рода ритуал, к которому прибегали, чтобы придать еще большую остроту происходящему. Оставалось только подкрепить красивый жест удачным ударом. Матадор обернулся к быку… Дали сказал:

— Готово! Сегодня вечером, моя маленькая Аманда, вы попробуете вашего первого тореро.

Когда матадор вернулся за шляпой, она полетела на арену с приколотой запиской. Я была смущена собственной наглостью. Дали попытался меня успокоить: — Послушайте, это вас ни к чему не обязывает. Он придет пропустить стаканчик в отель, и вы увидите, будет ли он вам нравиться и дальше. То, что не сказано, не сказано, — добавил он, подняв указательный палец.